– Нет, ты пойми правильно, – после долгой паузы заговорил Артуро, – дикари тоже встречались. Как там сказал Вальтер? Прятались по пещерам и выли на луну? Было и такое. С доинкскими цивилизациями сложно, они ведь ни архивов, ни хроник не вели. «Вряд ли у них было больше признаков разума и понимания, чем у скотов, на которых они были очень похожи своими дикими обычаями». Забавно, да? Привет от отца Бернабе Кобо. Да и сами инки скрывали свои корни – говорили, что до них в Тауантинсуйю царили варварство и беззаконие.

– Забавно, – согласился Дима. – Тем более что испанцы поступали так же.

– Это как?

– Говорили, что «во всей огромной империи Новой Испании нет ни одного памятника или руин здания древнее, чем колониальные».

Племянник Дельгадо на Димин выпад не ответил. В дождевом лесу было не до споров. Прозелитический напор Артуро не возвращался даже в те мгновения, когда Дима вспоминал отрывки бесед с Софией из Археологического музея Трухильо. София… Дима часто видел её в снах. Не мог забыть её очаровательную беззащитность и то, как мило она говорила своё «не торопитесь с выводами». Порой представлял, что София рядом, и так одолевал накатывавшее отчаяние – не хотел разочаровывать девушку своей слабостью.

– Уака-де-лос-Сакрифисиос, если верить радиоуглеродному анализу, был построен почти за три тысячи лет до нашей эры, – продолжал Артуро. – Каменные платформы в Асперо, по сути, ровесники пирамид Старого царства в Египте. Салинас-де-Чао, Бандуррия, Рио-Секо – эти центры процветали задолго до появления чавин. И речь не только о прибрежных царствах. Примерно тогда же были возведены горные храмы Уарикото, Ла-Галгады. Не знаю, как там с дикарями, воющими на луну, но, смешно сказать, в Салинас-де-Чао местные жители возвели восьмисотметровую стену, чтобы оградить участок берега, где они добывали соль. Застолбили местечко. И неплохо себе жили, потому что к ним за солью приезжали от самых Анд. Или вот хороший пример – Эль-Параисо, построенный из ста тысяч тонн каменных блоков…

– Ничего не понимаю, – Дима перебил Артуро. – О какой тогда величайшей тайне чавин писал ваш дядя? Что в их возвышении особенного? Получается, в Перу и без них как-то справлялись.

– Ну… – Артуро отбросил зубную нить. – Не всё так просто…

Разговор прервался. Диму, Аню и Артуро окутала сонливость. Голоса стихли, и тишину до отказа наполнил шум дождя.

Первые дни ливень изводил гомоном. Дима набивал уши ватой, прикрывал их ладонями, но продолжал различать утомительные звуки непогоды. Лишь к концу недели смирился с дождём – тот превратился в естественный фон, сопровождавший разговоры, размышления, сны. Дима вовсе перестал его слышать, как обычно не слышал своё дыхание или биение собственного сердца. Но случались минуты, когда грохот ливня прорывал дамбу отчуждения и тогда оглушал – под его напором отступали любые чувства. Дима мог замереть на ходу, застыть с поднесённой ко рту ложкой и держать её, забыв о времени и не слыша голоса сидящих рядом метисов. Ни единой мысли, только шелест дождя, начисто вымывающий голову и оставляющий после себя тёплую пустоту. Подобные приступы случались с каждым по отдельности или сразу с несколькими людьми, если застигали их вместе – за беседой или общим делом.

Влага проникала всюду, не щадила даже вещи, казалось бы, надёжно закутанные в целлофан. Блокнот «молескин», подаренный Егоровым, – Дима записывал в него материалы для будущей книги, – потяжелел, разбух и отчего-то стал пахнуть рыбой. Дима поначалу думал, что обоняние, измученное тысячами противоречивых запахов, обманывает его, а потом Зои подтвердила: от «молескина» действительно несло рыбой. Обложки других блокнотов расслаивались, покрывались грибком. Сырость была такой, что начала гнить кожаная сбруя на мулах. Циновка, которой Аня, Зои и Екатерина Васильевна выстилали пол в своей палатке, покоробилась, её пришлось выбросить. Сахар слипался, а под его кусками собирались желтоватые лужицы сиропа. Соль в солонках отсыревала, приходилось выковыривать её ножом. Всё это утомляло.