– Господь с тобой, Ольга. Какая же это ссылка? Я там спокойно гулять буду везде. Никаких ограничений!

– Где же там гулять? По тундре или по острогу? Прости, в Колу я не приеду. Но мы можем встретиться в Кандалакше, поедем к вашим финнам. Крайне ненадолго. Отметитесь. Уедем и дальше поживем в Европе. Пару тройку лет. А там я решу вопрос с вашим министерством и участием в экспедиции. В конце концов у папы шахты, а вы горняк, раз уж так, держитесь за своё министерство. По весне всё решим.

– Оленька, – я немного опешил, – как вы не понимаете – это же дело чести! – я специально сделал ударение на последнем слове. – Какие папенькины шахты? У меня участие в мировой экспедиции. Она принесет много пользы для нашей матушки России. Откроются новые месторождения полезных ископаемых, расширятся познания в картографии, в ботанике, в геологии. Мы исследуем Хибины, тундру. Это огромный шаг вперед в освоении Заполярья. Не за горами дни, когда наступит время колонизации! Вы читали про Дикий Запад? Тоже самое будет с севером нашей империи. Представьте, какая сильная миграция людей возникнет. Появятся поселки, города, карьеры и шахты! Нельзя всю славу отдавать финнам. Моё участие в экспедиции – это участие России в международном проекте. Я вернусь в столицу на крыльях славы, с честью, и, быть может, стану самым молодым генералом в истории невоенного времени. Впереди меня ждет только головокружительная карьера. Понимаете?

– Понимаю, – прозвенел голос сухо и четко, как выстрел. – А я, значит, не дело чести? – гневно спросила Ольга и поджала губы.

Я потянулся в кровати, просыпаясь. Во рту стойко держался вкус брусники. Руки уперлись в синюю раму койки. Глаза смотрели на серебряные шишечки, вспоминая ночь. Увы, не помнил, как после брусничного ликера добрался до постели. Лежу раздетый до нижнего. Тепло. Светло. Хорошо отдохнул и выспался.

В комнате кашлянули. Посмотрел, в дверях стоит верный Прохор с подносом хлеба и стаканом крепкого чая. В сюртучке. Отутюженный, наглаженный. В накрахмаленной белой рубашечке. Причесал седые лохмы свои на пробор. Красавец, а не дядька. Женить его что ли? Улыбнулся. В ответ Прохор свел сердито брови.

Вздохнул:

– Только не начинай!

– Барин. Чай.

О, нет. Последняя стадия нелюбви, когда меня дядька «барином» называет.

– Я же просил – не начинай. Можно рассолу? – а вот здесь помягче, без нажима, старик любит обходительность и когда его так ласково просят.

– Рассола нет, – категорично заявил дядька.

– Прохор! – вскричал я, окончательно приходя в себя. – Мне без рассола никак нельзя! У меня же внутри огонь! А я тебе не дракон, чтобы пламенем дышать!

– Прикажете платить за рассол золотом?

– Это за огурцы то? – опешил я, сбавляя напор.

– За рассол. Сколько будут стоить огурцы мне неведомо! Север, барин, тут. Забыли, куда приехали? Ничего нет, кроме снега! Злой климат, добрые люди. Есть кислая брусника. Говорят, помогает. Первое лекарство! Она у них от всего. И всегда есть на столе – цинги боятся. Будете?

Я почувствовал в горле бруснику и с трудом сглотнул горечь. Поморщился. Скривился и замахал отрицательно головой.

– Знал, что не будете. Чаю, барин?

– Спасибо, Прохор, не откажусь. И возьми себе двойное жалованье за этот месяц.

– Премного благодарен, Иван Матвеевич, – расцвел дядька, подходя ближе. – Газету? Ей правда неделя сроку. Свежая, говорят.

Я покосился на мятый пожелтевший от жира сверток. Отрицательно покачал головой.

– Не серчай, Прохор. Честно, другую жизнь начинаю.

– Это какую же? Зимняя охота что ли? Знаю. Проходили. Друзья вас приносили с охоты не раз.