И вот опять.

Самое главное, что ситуация абсолютно непонятная. Кто и зачем подсыпал кардиостим-форте в кофе? Зачем и кто?

– Так, – Ульянка помолчала. – Ну и куда ты снова вляпалась?

Я замотала головой.

– Нет, я тут ни при чем, точно. Даже представить себе не могу…

– А я могу! – сестра вскочила и заходила по комнате. – Я могу! Ты снова взялась за старое! – она села и потерла лоб. – Сколько можно, Алла! Мы же договаривались!! Уже пятьдесят не за горами!

Я молчала, сдерживая слезы: они подступили, как всегда, неожиданно.

Ульянка взяла себя в руки.

– Ну, прости, сестричка, – она обняла меня за плечи.

Я вытерла глаза.

– Это ты прости меня.

– А твой кардиостим-форте, где он? – спросила Ульянка.

– На месте.

У меня проблемы с сердцем, и я должна постоянно принимать этот препарат, но только по полтаблетки в день. Мы с Зарницкой проверили: все мои лекарства оказались нетронутыми.

– Так, так, так… Значит, ситуация такая. Кто-то подсыпал в кофе сильный сердечный препарат. Следует полагать, с целью отравить. Насколько я знаю, им можно смертельно отравить даже здорового человека, если доза большая. А больного – вот как ты…

– Или как ты, – бросила я.

Ульянка на секунду задумалась и кивнула.

– Да, как я. Нам достаточно превысить дозу, чтобы спровоцировать опасный сердечный приступ… Зосе, может, ничего и не было бы – она молодая, и у нее, слава богу, с сердцем все в порядке… У бабушки сердце было очень изношено, это так, но она никогда не пила кофе… Ты правильно заметила: то, что кофе выпила она, – роковая случайность. Значит, значит, значит… Значит, с уверенностью можно утверждать: кардиостим-форте в кофе предназначался не для нее… Для тебя?

– Не знаю… Но я видела смерть… За границей, ночью…

– Алка, а я видела початую бутылку виски за холодильником на веранде… Не удивлюсь, если вскоре ты углядишь и чертенят в межъящичном пространстве.

Пойманная на месте преступления, я молчала. В доме было очень тихо.

– Бабушка умерла не своей смертью. Чужой. Либо твоей, либо моей. Это все, что мы знаем.

– Нет, я, действительно, видела смерть, – начала объяснять я и споткнулась. До меня вдруг дошло, что сказала Ульянка. – Твоей смертью? Тебя хотели отравить?

Неизвестный злоумышленник хотел смерти Ульяны? Я высказала такую версию в раздражении, из-за того что она сразу же обвинила меня. А она отнеслась к этому так серьезно?!

И в этот момент, когда я безмерно удивилась, а солнце опустилось очень низко, и его лучи подчеркнули в каждом колере красные тона, когда свет на улице ненадолго стал совсем фантастическим, а стволы сосен – медными, послышалось знакомое тарахтенье мотора: к нашим воротам направлялся трактор «Беларусь», а за ним меланхолично, но резвой трусцой бежала лошадка, запряженная в телегу.

Это ехали к нам Толик и Валик. Еще два человека из нашего детства. С ними связаны не общие, а разные воспоминания сестер-близняшек: зеленый шелковый мох, туман, песок, налипающий на холодную кожу, худоба, из-за которой можно пересчитать ребра… Мой Толик – моя часть воспоминаний.

Мой Толик.

До свадьбы дело не дошло. После школы мы с Ульянкой поперлись в университет, а Толика забрали в армию. И на втором курсе я уже не считала, что Толик – моя судьба. А на третьем появился Антон. Не могу сказать, что я никогда не задумывалась, как могла бы повернуться моя жизнь, не отклони я когда-то приглашение в Прилуцкий клуб на танцы… Но, как бы там ни было, я его отклонила.

Теперь Толик работает трактористом. Более того, он тракторист по сути. Тракторист! Он все забыл. Алконавт ужасный. В этом году, как я слышала, отправил сына учиться в экономический университет в Минске, причем на платное отделение. Лицо у него обветренное и загорелое до красно-бурого цвета, а морщины резкие и глубокие. Он огромный, но постепенно «стаптывается» и становится уже в плечах. Гандзя, его жена, активно пытается сделать из него истинного хозяина: с теплицами, свинарниками и пальметтными яблонями.