Вернувшись в свой дворец, опальный вождь долго бродил в задумчивости по роскошным комнатам и террасам богатого сада. С наступлением вечера, когда пробил час трапезы, Лакон-Тай позвал к себе дочь, красавицу Лэну-Пра.

– Мое дитя! – сказал он, лаская девушку. – На днях тебе исполнилось пятнадцать лет. Перед тобой – вся жизнь, и пусть будут милостивы к тебе всесильные боги, пусть твой жизненный путь будет усыпан лепестками роз…

Я же стар, и… не известно, что ждет меня? В мои годы нельзя быть уверенным в завтрашнем дне… Помни: если я умру, а ты останешься одинокой и, кто знает, может быть, к тебе подкрадется нужда – я схоронил в центральном пруду нашего сада фамильные драгоценности, хранящиеся в нашей семье веками, и значительную часть моей военной добычи. Когда понадобится, ты легко добудешь эти сокровища со дна пруда. Никто не подозревает, что золото и драгоценные камни лежат там…

– Зачем ты, отец, говоришь так? – с ласковым упреком отозвалась девушка. – Ты бодр и здоров. Ты – любимец нашего властелина. Народ обожает тебя. Вся армия боготворит… А ты словно собираешься покинуть этот мир!

Подавив невольный вздох, Лакон-Тай сказал дочери:

– Глупый живет сегодняшним днем. Мудрый думает и о том, что будет завтра… Не волнуйся же, дитя, и помни, что я доверил тебе большую и важную тайну. Пусть же не знает о сокровище нашей семьи никто в мире, кроме тебя и… и того, кому ты когда-нибудь отдашь свое сердце как твоему мужу… Клянешься ли?

– Клянусь! – глухим и печальным голосом ответила девушка.

В ту же ночь во дворце Лакон-Тая, победителя бирманцев и камбоджийцев, любимого всем народом вельможи, поднялась суматоха. Молодой паж Фэнг, который в обращении с ним старого господина подметил что-то странное, не мог заснуть, поминутно прислушиваясь к тому, что происходило в соседней комнате, в спальне вождя.

Заглянув в щелку, он увидел, что старик почему-то рассматривает свой великолепный боевой меч. Это очень удивило верного слугу.

«Неужели мой господин вновь собирается в поход?» – подумал он.

Около полуночи Фэнга словно что-то толкнуло.

– Господин! Ты спишь? – промолвил он тревожно.

Старик не отвечал.

Тогда паж вошел в спальню и при свете лампады с ужасом увидел, что Лакон-Тай лежит бездыханный. Тут же, возле его ложа, на полу валялся изящной работы золотой флакон.

Подняв и понюхав горлышко флакона, Фэнг воскликнул:

– Опиум! Мой господин отравился!

И бросился в комнату давно уже уснувшей Лэны-Пра.

– Госпожа! Несчастье! Пробудись, госпожа! – кричал он.

В мгновение ока весь дом был на ногах. Но единственным не потерявшим голову человеком оказалась Лэна-Пра.

– Послать гонца за… Нет, не нужно знахарей! Я знаю, в соседнем доме уже третью неделю живет европейский врач, к которому днем приходят сотни бедняков-больных. Позовите европейца.

Никому не пришло в голову ослушаться этого приказания, и через пять минут европейский врач вошел в спальню отравившегося старого вождя. А когда лучи солнца позолотили остроконечные верхушки причудливых крыш бесчисленных домов и храмов Бангкока, на веранде дворца Лакон-Тая можно было видеть трех человек: еще очень слабый, но словно чудом вырванный из когтей смерти Лакон-Тай, держа руку не отходившей ни на мгновенье от него дочери, тихим, но прочувствованным голосом благодарил спасшего его европейца.

– Ты вернул меня к жизни, о друг, – говорил старик, – и я дал тебе слово, что не возобновлю попытки самоубийства. Но едва ли на радость остался жить… Я поведал тебе все. Едва ли что-либо спасет меня от погибели. В лучшем случае, если император смилостивится, он на долгие годы сошлет меня в какую-нибудь глухую провинцию…