Радунея отскочила от стола, перевернув стул, и стала совершать руками движения, словно обирая голову от паутины. Девушки бросились к ней, пытаясь поддержать, чтобы женщина не упала.

– Ох, – почти простонала она, усаживаясь на услужливо поднятый стул. – Мне кажется, девочка, это я не тебе гадала.

– В каком смысле? Вы меня пугаете.

– Да мне самой не по себе. По-моему, девчата, лучше вам идти домой. Я не понимаю, что означает этот расклад… Он такой ёмкий и горячий. И что-то, что управляет картами, будто бы само внутри меня говорило.

– И всё-таки, что же означает разрушение Цура? – допытывалась Василиса.

– Я же говорю – не знаю. Но чувствую. Чувствую, что грядёт что-то великое и страшное. И вам лучше сидеть дома и в храм ходить.

– Я думала, вы в нашего Бога не верите, – разочарованно проронила Василиса.

– Напрасно. Ибо сказано в Писании – «и бесы веруют, и трепещут».

Ведунья явно восстановила самообладание и улыбнулась им улыбкой, которую Маша определила как хищную. Девушки без лишних слов поднялись с мест и неловко попятились к выходу. Обуваясь, Мария заметила, что Радунея сидит над раскладом, обхватив руками голову, и раскачивается взад-вперёд. Зрелище было жутковатым, и подруги шмыгнули прочь из дома.

Пришли в себя только когда дом гадалки давно скрылся за покачивающимися силуэтами голых деревьев. Лес, казалось, был взволнован не меньше, чем они сами. И Фенрир стал как-то тосковать, жалобно поглядывая Маше в глаза. Она решила, что пёс грустит оттого, что прогулка заканчивается. Она подумала о возвращении домой и спохватилась – на звонере было несколько пропущенных вызовов от отца. Она поспешно набрала номер. Ратмир Фрейнир ответил, казалось, быстрее, чем завершился первый гудок. По голосу чувствовалось, что отец принял пару чарок полугара, то ли в кабинете у Цепня, то ли по возвращении. Первое значило удачные переговоры, второе – наоборот.

– Маша, я же сказал сидеть дома!

– Пап, да мы и так почти дома. Рядом в лесу гуляем. И с нами Фенрир.

– А почему не отвечала?

– Да не слышала как-то. У меня звонок на приглушённом режиме, а тут такой ветер что-то поднялся.

– Вот именно. Давай домой.

– Хорошо. Василисе домой нужно, я её проведу и назад, ладно?

– Ладно. Но я тебя прошу…

– …быть осторожной.

– Именно.

Мария действительно провела Василису до дома. Но только чтобы избавиться от ненужной компании. Потому что домой она так быстро не собиралась. Отец, скорее всего, уже лёг вздремнуть, оставив ей окно возможностей в пару часов. Чтобы прояснить ситуацию с Германом, этого достаточно.

Залесье раскинулось вдоль лесного массива, клином разделяющего Бугорки на две неравные части. «Олимпик» – одно из мест, где собиралась местная ячейка сопротивления – располагался неподалёку от острия этого клина, ближе к центральным улицам города.

– За мной, – скомандовала Маша и собака послушно помчалась за ней.

Длинноногая и тонкая, Маша бегала очень прилично. В тёплом плаще было жарко, и она мчалась расхристанной, так как мысль о том, что запах пота свалит Германа с ног, пугала её. Ветер подсушил раскисшие было тропы, и подошвы почти не скользили. Ручей. Мост. Беседка у родника. Вон, впереди уже видны качели в городском парке. А вот и парк позади. Всего десять минут напрямик через лес, и она уже почти на месте.

«Олимпик» прятался в подвале тренажерного зала, где юные революционеры сбрасывали свою ярость и протест, монотонно качая железо. Она отдышалась, усмирила Фенрира и прошла по коридору за душевые, раздевалки и туалеты. В зале было немноголюдно. Она постучалась в обшарпанную дверь с криво нацарапанной новокенааницей