Галя Томин любила свадьбы. Как человек, посетивший их в количестве девятнадцати штук, она знала: люди на этих мероприятиях меняются, с них спадают маски, и они – хотят того или нет – начинают вести бессознательный диалог с тем, что в них есть самого-самого лучшего. И всякий раз, когда кого-то в ее присутствии опять объявляли мужем и женой, ей отчаянно хотелось верить, что именно этот брак и есть тот самый, истинный, навек заключенный на небесах.

Заехавший за Галиной Аркадий на секунду остолбенел, но потом рассмеялся, подтвердив ее худшие опасения по поводу возможного затмения невесты. И в самом деле, платье подействовало мгновенно: непробиваемый Гутников не только приобнял Галку в прихожей на глазах ее изумленных родителей (чего не делал ни за что и никогда, содрогаясь не столько от последствий мизансцены, сколько от ее пошлости), но даже завел пространный диалог с потенциальной тещей на тему безобразия городских дорог. Нарочно замешкавшись в дальней комнате (пусть будущие родственники привыкают друг к другу), Томина вышла и обомлела, обнаружив своего пугливого кавалера в компании с папой перед каким-то догорающим футбольным матчем в прямой трансляции.

«Боже ты мой, – подумала она тогда, – счастье – это так просто, если ничего не выдумывать и не громоздить никаких терниев».

О том, что в их союзе «выдумывала» она, а «громоздил» Аркадий, Галина мгновенно забыла. (Зато мы не преминули ей напомнить, когда потом она нам это излагала.)

Вышли из квартиры и столкнулись с соседкой напротив, которая взглянула так, точно это у них сегодня свадьба, и Томина, не раздумывая, улыбнулась победной улыбкой. Когда, наконец, добрались до машины, весь подъезд уже находился в первом ряду партера – свисал с балконов, а те, кто не успел, прильнули к окнам. Гутников смотрел на Галину с удовольствием обладателя и, держа одну руку на руле, другую по-хозяйски положил на ее колено:

– Ужасно соскучился… Может, к черту ее, эту свадьбу?

И жест, и фраза были, в общем, стандартны, но сейчас в них чувствовалось столько нежности, что, смутившись, Томина приказала следить за дорогой. Вернее, это приказало золотое платье – сегодня парадом командовало оно, все остальные подчинялись.

Как все потенциальные невесты, Галка с трепетом относилась к ЗАГСам. Но на этот раз никакого ЗАГСа не было и в помине: в виде особого шика регистрация проходила на сцене театра драмы, где совсем недавно стоял гроб с телом Крутилова. Сейчас здесь на заднике красовался дворец, а сама сцена была украшена «мраморными» колоннами, оставшимися от трагедии Софокла «Царь Эдип», и увитыми зеленью лесенками – от комедии Бернарда Шоу «Пигмалион». Гости в количестве ста пятидесяти человек сидели в партере и ложах. В ближайшей к сцене ложе оказались и Галина с Аркадием, и теперь Галке казалось, что все взоры обращены на них. Отчасти так оно и было: Гутников не баловал родню знакомством со своими подругами, и теперь женская половина бесцеремонно разглядывала и Томину, и ее «Нефертити».

Галка твердо решила держать хвост пистолетом и вообще быть как Татьяна в финале романа «Евгений Онегин»: не суетиться, не молчать, не трещать без умолку, главное – не зависеть. Но сейчас, когда ее откровенно сканировали десятка три женских глаз, она от смущения начала беспрерывно хлопать ресницами и, – ужас! – поправлять свои бретельки. Какая-то девица, оказавшись впоследствии отдаленной кузиной, с азартом влетела в их ложу и, прокричав «Я – Кира!», совершенно смутила Томину тем, что уставилась на ее искусственный хвост. К счастью, это длилось недолго – в кулисе мелькнула невеста и сразу переключила внимание на себя.