– Понимаешь, Джим, мы с Аркадием Юрьевичем считаем, что тебе нужно определиться, – сказала она. – Особенно сейчас, – на лбу Елизаветы Викторовны появились морщины, – когда ты и Ксения… – она сильно нахмурила брови, но затем мягко улыбнулась. – Особенно сейчас, когда вы собрались сделать меня бабушкой.

Джим выдавил из себя жалкое подобие улыбки, смутился, опустил глаза и начал изучать свои ногти. Десять секунд. Минута.

– Джим! – потеряла терпение Елизавета Викторовна.

– Да? – он продолжал рассматривать ногти, представляя, как пальцы плавно ложатся на черно-белые клавиши пианино.

– Мы с Аркадием Юрьевичем решили, что ты мог бы начать учиться и одновременно работать в нашей фирме.

Маслакова не отрываясь смотрела на будущего зятя, не зная, как расценить его молчание: то ли как пренебрежение, то ли как скромность. К сожалению, ни того, ни другого она никогда не замечала за Джимом, поэтому даже рассердиться на него за это не могла.

– Джим!

– Гм? – он по-прежнему не поднимал глаз.

– Я с тобой разговариваю! – Она увидела, что он кивнул, и продолжила: – Что ты скажешь, если я предложу тебе поработать управляющим отдела сбыта? В твоем ведомстве будет находиться только один город нашего финансового сектора. Работы не так много, как можно подумать, зато она требует больших навыков и таланта. Некоторые всю жизнь работают в надежде занять это место, ты же начнешь сразу с него. Если хорошо себя зарекомендуешь, то, обещаю, долго ты там не задержишься. У нас много вакансий, требующих молодых и талантливых людей.

– А как же музыка? – спросил Джим.

– Музыка? – Маслакова заставила себя сдержать улыбку. – Видишь ли, Джим, – начала осторожно она, – тебе уже третий десяток, а ты так и не определился в этой жизни. Мы с мужем ни в коем случае не оспариваем право выбора дочери, но мы хотим ей благополучия, а играя в небольших барах, ты далеко не уйдешь. Здесь же у тебя будет возможность подняться так высоко, как этого захочешь ты.

– Я бы мог записать свой первый альбом, – неуверенно произнес Джим.

– Почему же ты до сих пор не сделал этого?

За долгие годы у Маслаковой выработалась безупречная тактика ведения переговоров, и неважно, кто сидит на другой стороне стола – деловой клиент или близкий родственник, – ко всем применяется стандартный набор правил. Джим суетливо начал оглядываться по сторонам, словно надеясь отыскать ответ у сине-голубых стен. Сколько раз он брался за работу и сколько раз бросал это занятие! Стоило первым нотам лечь на белый лист бумаги, как в голове звучала вся композиция. Джим садился и начинал играть. Он слышал поток звуков, рожденных его руками, и сердце восторженно замирало. Но стоило кому-нибудь войти, и Джим понимал, что это всего лишь грезы.

«Почему я не записал свой первый альбом?» – спросил себя Джим, понимая, что всегда знал ответ.

Еще мальчишкой он сам записал свою первую песню, но так никому и не показал. Джим всегда боялся, что его не поймут. Боялся в десять лет, что его похвалят и скажут, что когда подрастет, то, может быть, станет хорошим музыкантом. Боялся и сейчас. Ночные бары были не так уж и плохи, если подумать. Там он мог импровизировать и видеть, что люди прекращают разговаривать, прислушиваясь к его музыке, но потом ночь подходила к концу, все расходились по домам, и на утро никто о нем не вспоминал.

– Мне надо подумать, – рассеянно сказал Джим.

– Подумать о чем? – Маслакова нанесла один сокрушительный удар и не собиралась давать время для того, чтобы он мог опомниться.

– Ну-у… – Джим снова сосредоточился на своих ногтях. – Я должен решить, что для меня важнее. Это все-таки моя жизнь.