Если вы работали или работаете на нашем градообразующем предприятии, то, наверное, сталкивались с такими понятиями, как нормы радиационной безопасности (НРБ), а еще есть «Основные санитарные правила обеспечения радиационной безопасности (ОСПОРБ)».

Эти документы чаще всего созданы на основе документов, которые делает Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ). А для своих документов МАГАТЭ берет те стандарты, те идеи, которые разработала МКРЗ. Это та самая, первая, инстанция, которая занимается стандартами радиационной безопасности.

– В том числе основываясь и на ваших данных?

– Да, в том числе. В МКРЗ существует пять комитетов.

В комитете по эффектам атомной радиации специалисты занимаются изучением последствий воздействия.

Вторая часть занимается дозиметрией, то есть стандартами – как измерять дозы и т. д.

В третьем комитете занимаются медицинским облучением (воздействие флюорографии, компьютерной томографии и т.д.).

Четвертая часть занимается окружающей средой.

Пятая – применением рекомендаций МКРЗ.

Все нормы радиационной безопасности во всех странах идут от этой комиссии. Комиссия разрабатывает все эти нормы, затем они утверждаются в МАГАТЭ, в научном комитете ООН по действию атомной радиации, а затем транслируются на следующие уровни.

Много очень интересных вопросов есть в этих стандартах.

– А что до них человеку, далекому от «Маяка»?

– Не скажите. Вот, например, что касается города Озёрска: нет совершенно никаких стандартов, отражающих то, что мы живем в такой экологически непростой ситуации. С точки зрения радиации. И кто мы? Вроде бы не работники ПО «Маяк», не ликвидаторы, а по многим параметрам некоторые люди получают довольно значимые дозы…

– Например? Если не секрет…

– Не секрет – Новогорный. В Новогорном большие (по сравнению с Озёрском) дозы облучения. В первую очередь, от предприятия, которое находится прямо по ветру. В Татыше тоже есть некоторое превышение…

– Это аукаются результаты первых лет работы «Маяка»?

– Совершенно верно. Всё это, в основном, привнесено в первые годы. Мы, как простые жители Озёрска, не работающие на «Маяке», в год получаем 3—4 миллизиверта за счет природного облучения, 2—3 миллизиверта от медицинского облучения (они неконтролируемы, их никто не контролирует, на них нет никаких стандартов). И есть «ж-ж-ж-жуткая» цифра, получаемая персоналом ПО «Маяк»: 1 миллизиверт.

– То есть к вопросу о радиофобии: воздействие от «Маяка» значительно меньше, чем то, что получают люди от природы и медицины?

– Да.

– А что же Фукусима?

– А что Фукусима? Там ничего не произошло. С точки зрения урона людям. Ни-че-го. После цунами они уже знали, что будет взрыв. И просто эвакуировали людей. А все эти аварии (за 20—30 километров от эпицентра взрыва) угрозы уже не представляют. Даже такая большая. В воду много ушло. Ну и что? В океане разбавилась – и всё.

И хотя, казалось бы, Япония – передовая страна, а люди первые месяцы не проверялись на внутреннее содержание радионуклидов. Поэтому, например, по йоду сказать вообще ничего нельзя. Потому что йод распадается за 8 дней, да еще и выводится очень быстро.

– А урон организму радиоактивный йод наносит?

– Да. В основном – детям. Вот в Чернобыле основной доказанный урон – это дети, у которых зафиксирован рак щитовидной железы.

– Это еще и доказывать надо?

– Да. Очень тяжело доказывать, сравнивать и выяснять, за счет чего выросло число обнаружения данного заболевания. Был, например, до аварии в этом населенном пункте только фельдшер, а после аварии прилетели профессора. Фельдшер сидел, только молоточком бил по ногам, коленный рефлекс исследуя. А приехали профессора с качественной аппаратурой для УЗИ и прочих исследований, которых вообще не было. Наверное, они обнаружат больше заболеваний, чем обнаруживал раньше фельдшер. Только вот они обнаружены как результат аварии или как результат серьезного обследования? Вопрос.