Тот свалился в пыль и остался лежать так неподвижно, как могут только мертвые. Бартелл поднял уцелевший факел и воткнул его в трещину в стене.

– Эмли! – закричал он, ощущая неожиданное бессилие и вернувшийся привычный страх.

Ответом была тишина. Дышать вдруг стало трудно, в груди зародилась боль. Он огляделся. Исольд пропала бесследно – быть может, канула в воду. Бартелл вздохнул. Жаль…

Потом всю боль и усталость точно рукой сняло. Из мрака выскочила маленькая девочка, бросилась к нему и уткнулась с разбегу. Бартелл нагнулся, подхватил ее и крепко прижал к груди. Какое облегчение! Даже голова закружилась. Он прислонился к стене, не спуская девочку с рук.

– Ты в порядке? – спросил он. – Не ранена? – Она лишь молча смотрела на него, и он спросил иначе: – Нигде не болит?

Она помотала головой, и на сердце вновь полегчало.

Потом он наконец поставил Эм на пол и склонился над раненым парнишкой. Тот постепенно слабел, сознание уплывало. Бартелл сидел подле него, пока мальчик не умер.

В памяти неотступно всплывал тот солнечный день, когда он в последний раз покинул дом. Двое мужчин ехали не торопясь, коротая время за разговором, как добрые друзья. Эстинор Рэдфолл был, против обыкновения, немногословен. Теперь, оглядываясь назад, Бартелл с невероятной ясностью осознавал это. Знать бы еще, о чем думал его старый товарищ, сопровождая ничего не подозревающего друга на суд и расправу?

Дом полководца Шаскары стоял далеко на восточных выселках Города, среди возделанных полей. Они долго ехали через его просторные владения. Сидя в темноте, Бартелл праздно гадал, кто теперь владел этой землей. Все тот же старый товарищ, получивший ее в качестве платы за предательство? Невзирая на случившееся, поверить в такое было непросто.

Дорога заняла почти целый день. Они миновали оживленный Бурманский конец, закоулки Линдо, богатый район Отаро и оказались наконец в дворцовых угодьях. Ехали по-прежнему неторопливо. Даже теперь его грела мысль о том, что друг, по крайней мере, пытался отсрочить неизбежный конец. Когда они достигли широкой улицы, носившей подходящее название Трубнозвучная, он, по обыкновению, остановился полюбоваться дворцом. Он впервые увидел его еще в детстве, но по сию пору не уставал дивиться его красоте и величию. Императорский дворец, возведенный из розово-красного камня, привезенного из давно забытых каменоломен, поражал воображение и завораживал взгляд. Люди не уставали спорить о числе шпилей и башенок: целиком его не ведал никто. Можно было потратить день на то, чтобы насчитать некоторое количество, но сколько оставалось невидимо снаружи? Стоило войти внутрь, и каждое окно выходило на стройные башни, каждый внутренний двор окружали высокие шпили, каждая неприметная лесенка уводила в очередную башню… Планов дворца не существовало вовсе, – во всяком случае, никто о них не знал. Начни чертить – и, чего доброго, спятишь. Шаскара слышал от кого-то, будто больших куполов шестьдесят семь. У него не было причины верить этому утверждению. Как и не верить. Собственно, он не обладал математическим складом ума. Математики, философы, астрономы и прорицатели и так окружали императора в бесчисленных количествах. Это все были очень ученые люди, каждый по-своему. Они рассуждали о гармонии звездных сфер, о путях планет, о мудрости времен года и величии водных течений. И все равно одним только птицам было известно, сколько же в императорском дворце башен, но птицы не ведали цифр.

Где-то там, в самом сердце дворца, располагались покои императора. Крепость внутри крепости, ибо Алый дворец был, по сути, твердыней. Внешнее изящество, цветники во дворах, сады, рыбные пруды и резьба были лишь дополнением к изначальному замыслу – отражать любые возможные нападения. Императорская резиденция была облицована зеленым мрамором, укрывшим суровую мощь неприступного тысячелетнего укрепления. Оттого и называлась она попросту Цитаделью. Цитадель очень мало сообщалась с окружавшим ее Алым дворцом. И даже полководец ни разу прежде не был допущен туда.