Мы вышли из ее комнаты, мама монотонно твердила, что не знает, что делать. Потом она позвонила своей знакомой – врачу. Та сказала, что это большая удача, если вернулись речь и хоть какая-то двигательная активность, что теперь нужны обязательный массаж и разные процедуры, а волноваться бабушке нежелательно, и нужно очень следить за давлением, потому что еще одного инсульта она уже не перенесет. Я все это время стояла на кухне какая-то ошарашенная и не могла ни о чем думать. У меня в голове все перемешалось, как в детском калейдоскопе, было невозможно понять, что происходит и где истина. Почему бабушка так категорично требовала выполнения ее воли? А почему я, еще три часа назад такая уверенная и даже давшая уже обещание Бенаму, теперь расцениваю свой отменившийся отъезд как предательство? Хочу ли я вообще ехать? Что будет, если я уеду? Что будет со мной? Что будет с мамой? Что будет с бабушкой? Я постаралась представить отъезд, свою дальнейшую жизнь, я позволила, нет, даже заставила себя думать совершенно эгоистично, думать только о себе, как будет лучше мне! И постепенно мне стало казаться, что я хочу уехать, это страшно произнести, но я хочу уехать и оставить свою мать. Мама тогда вошла и сказала, что нужно поспать хоть чуть-чуть, чтобы прийти в себя, что мы очень устали и сейчас больше не нужно ни о чем говорить. Я послушно легла в кровать, но заснула не сразу. Я все думала о своих чувствах, я думала о тех словах, что мы с мамой говорили друг другу, мы же говорили очень искренне и полную правду, я и на самом деле была счастлива оттого, что мы вместе и я никуда не уезжаю, а сейчас уже думается совсем по-другому… Как это может быть? Как такое небольшое изменение угла зрения может поменять всю картинку? С тем я и уснула, точнее, провалилась в сон совершенно обессилевшая, и даже форточки не проверила по обыкновению.

Поспала я всего несколько часов, проснулась как всегда раньше мамы и встала с кровати почему-то с полной уверенностью, что моя поездка состоится и вообще меня ждет новая, счастливая жизнь. И вовсе это никакое не предательство. В конце концов, я должна зарабатывать на массаж, на сиделку, на дорогие лекарства, а это возможно только во взрослом мире, а не в кукольном мире моих маленьких учеников.

Умывшись, я тихонечко зашла к бабушке. Она не спала и смотрела на меня очень внимательно. Мне подумалось, что я за недавнее время второй раз испытываю на себе такой взгляд. Я сразу закивала ей и прошептала: «Да, да, да!» Она заулыбалась ласково так и с облегчением, затем подняла руку и поманила меня к себе, я подошла, села рядом на кровати, а она тихонько гладила мою руку и молчала. Так прошло почти пятнадцать минут, бабушка не говорила ничего, я даже начала тревожиться. Было как-то непривычно, потому что это была уж не та бабушка, которую мы знали всегда, и не та, которая еще вчера лежала молча и безо всякого движения, – это была какая-то новая бабушка, и я не знала, как с ней заговорить. Мы так и сидели молча, пока не пришла мама. Она тихонечко заглянула в дверь, потом на цыпочках вошла в комнату и, остановившись возле бабушкиного изголовья, спросила тихо: «Ну, как вы тут»? Я только успела повернуть голову и улыбнуться, как бабушка уже сказала, что мы все решили и я еду. Мама повернулась ко мне, улыбнулась и произнесла, что ничего другого она не ожидала. Это было сказано как бы полушутя, как бы несерьезно, но все равно означало, что мама согласна. По крайней мере, не сердится слишком сильно.

Потом мы сделали бабушке утренний туалет и пошли на кухню. Мама, оказывается, всю ночь думала и тоже решила, что бабушка права и мне нельзя упускать свой шанс, но мы должны сесть и посчитать, во сколько нам обойдется сиделка, сколько будет стоить массаж, а сколько – лекарства для бабушки. Еще раз звонили маминой подруге, она дала нам телефоны сиделки и массажистки, объяснила какие курсы бабушке, скорее всего, назначат, мы посчитали, и получилось, что сиделка и массаж обойдутся не меньше четырехсот долларов в месяц и еще лекарства долларов двести. Наших и бабушкиных сбережений при таких расходах хватало только на три месяца. Мама спросила меня, сколько мне обещали платить эти французы, я ответила, что не знаю, так как об этом у нас разговор пока не заходил. Мамочка вздохнула и посмотрела на меня укоризненно. Я сразу пообещала, что узнаю и попрошу, чтобы, если это возможно, мне платили не меньше семисот долларов, чтобы хватало на бабушку и хотя бы сто долларов оставалось нам на питание. Эту цифру – сто долларов я прибавила потому, что приблизительно столько я и зарабатывала всегда на своих учениках – всего сто долларов. Мама посоветовала просить тысячу, так как она где-то слышала, что это считается для иностранных компаний чуть ли не стартовой минимальной зарплатой. На это я просто кивнула, хотя вообще ни в чем не была уверена. Хотя нет, была уверена, но только в том, что никогда не смогу просить Бенаму о размере моей зарплаты, не решусь, по крайней мере, в ближайшее время. Получается, что я первый раз перед мамой слукавила, неизвестно на что надеясь и неизвестно отчего испытывая полную, окончательную и даже эйфорическую уверенность, что все как-то разрешится само собой, а впереди меня ждет много прекрасного и замечательного.