надрывно, пафосно и рьяно.
Был я нетрезв, Вы были пьяны,
и я поверил Вам, увы.
Я был лишь Ваш. Все ночи дни
согреты страстью, ревностью из-
гажены. И тело столько виз
навыдавало Ваше – ни
вспомнить, ни забыть, ни счесть уж.
Да и не надо в Пифагоры.
Считать всё то, что сперли воры,
смешно. Душе хотелось в душ.
Ушли Вы в дождь, я в сильный ве-
термометр градус верный пока-
зал рукоплескал, и в такт хлопкам
качались тучи на Неве.
Ныряли чайки с криками «еда»
в таком гастрономическом азарте,
что захотелось как кошачьим в марте
не только есть, но и услышать чьё-то «да».
Чего-то не хватало летом поздним.
Возможно, Вас, как замыканья проводам,
всё остальное кипятильник и вода.
Из ниоткуда каламбур возник:
«К чему задаром пропадать?» (особенно
теперь, когда мы розня).
Любовь опасна, когда в розни-
цу. А оптом это даже не беда.
«Время растит детей…»
Время растит детей
и города стирает.
Время ползёт, бывает,
или летит быстрей,
чем самолеты «Ил»,
даже быстрей, чем «Боинг»,
время в себе же тонет
и формирует ил
Вечности, ну а в ней
вязнет событий масса
так, что tabula rassa
школьной доски грязней.
«Прошедшее время…»
Прошедшее время
в зеркале заднего вида.
Пространства проблема
в его замкнутости. И до
ближайшего стопа,
как до Китая почти что,
да не самолетом,
а в позе, в которой рикша,
вместо коня в Дели,
человекосилой одной
везёт из борделя
жену, после смены ночной.
Не оглядываясь,
только под ноги и вперёд,
в будущую грязь
общую для всех, кто живёт.
сентябрь 07
Набросок
За кремлёвской стеной дерева
в белых ножках, чтоб меньше улиток.
И под сенью постриженных липок
колосится такая трава,
что, отведав её, не корова —
бык захочет давать молока,
только вряд ли доярки рука
сыщет вымя без крепкого слова.
Благодать! Ильича или газа
сибирской земли аромат
местный ветер несёт. Автомат
смотрит в землю единственным глазом,
не случайно вися на плече у бойца.
В куполах отражение Бога
и кого-то ещё. Образ строгий,
но честный, всего вероятней, отца
того племени, что населяет
эти земли в пределах кольца,
что стена кирпича обрамляет…
«Я пожалею, пожалеешь ты…»
Я пожалею, пожалеешь ты,
и пожилые пожившие люди,
всю жизнь хранившие любовь как чудо,
от старости бесполые почти,
созданья, а не человеки,
безумные маршруты при ходьбе чертя
клюками на земле, послав к чертям
собачьим оба века,
(особенно границу между ними),
не встретятся ни здесь, ни там,
чтобы сказать: «А помнишь, нам
завидовали, когда мы любили».
октябрь 07
«Глаза черны, как свеженький асфальт…»
Глаза черны, как свеженький асфальт,
уложенный рабочими-чертями
на полотно дороги, уходящей в ад.
Движенье начато, мадам? Тогда я с Вами.
На белом черным (красной полосой
зачёркнуто наискосок) – ЛЮБОВЬ, как
населённый пункт, как место под луной,
но не для нас. Грядущая попойка
даст связь по типу той, что ждёт разведчик
с Родиной немой, иль фетишист в кустах.
А дальше? – дальше через стыд и страх.
По радио «В траве сидел кузнечик».
В багажнике лишь кочерга да пара свечек.
В зависимости кто в инспекторах.
«Из Александровского сада…»
Из Александровского сада
по направлению к реке Москва,
продавленная ветром сквозь ограду,
дорогу пересечь листва
пытается, и ей наградой —
купание под сводами моста,
Большого Каменного монстра,
дневного обладателя хвоста
автомобильной пробки. Пёстрой
лентой с юга, мимо ГАИ поста
№1, лассо вокруг Кремля
с узлом на этом перекрёстке.
Несвежей наволочкой небо ноября
плывёт, цепляя за рубиновые звёзды.
По радио о снеге говорят.
ноябрь 07
«Обратный отсчёт запущен…»
Теперь и я встречаю новый год на пустыре
Иосиф Бродский
Шёл Новый Год. Поддельная
хвоя свисала с пальм
Он же
Обратный отсчёт запущен
и после ноля начнётся.
Охота неволи пуще,