Бас: Ты уж прости за это… безобразие, Лада. В последнее время у меня не очень получается. Сначала неделю жарища, сам чуть не растаял, а ни одной мало-мальской тучки дозваться не мог. Ну и… осерчал я. Немножко.

Сопрано: Немножко?

Бас: Ладно-ладно, потерял контроль, с кем не бывает!

Сопрано: А прекратить это, как ты выразился, «безобразие» никак нельзя? Чтобы домой добраться, надо ладью мастерить…

Бас: Да кабы я мог!

Сопрано: Нашу игру – ту, на которую мы просили денег у Велеса – вчера начали рекламировать. Разогревают аудиторию. Совсем скоро всё изменится, Пёрышко.

Бас: Гррр! Скорее бы!

Сопрано: Сил у нас прибудет. Только вот куда мы их денем?

Бас: Спрашиваешь! Эх, развернёмся! Для начала грозу устрою: такую, что весь город задрожит. Нет, вся страна! Потом соизволю умилостивиться, конечно. А у тебя снова отрастут крылья. Ты только представь – простор небес и свобооода…

Сопрано (глухо): А потом?

На кухне воцарилось молчание. Баю-бай даже успел погрузиться в сон, но, к сожалению, недолгий – тишину прервал Грохот. От того, как он шарахнул по столу кулаком, глаза кота распахнулись сами собой.

– Ты мне тут не дури! Для чего всё задумывалось? Чтобы силы нам вернуть! А теперь ты – на попятный?! Я, что ли, заниматься буду этой игрой? Я в этом понимаю ещё меньше, чем в метеорологии!

Баю-бай хотел бы оставаться безучастным, но – не смог. Гостья устроила в его уютном обиталище дождь. Как будто того, что на улице, – мало! Поэтому кот спрыгнул с подоконника и принялся тереться о её ноги. И мурлыкать, само собой. Уговаривая себя, что ему просто не нужна здесь лишняя влага. Вроде сработало – наклонилась, погладила. Хотя нет… Слёзы так и капают. А Грохот как будто и не видит ничего, истукан: пыхтит, как печка в бане, разве что паром не исходит…

– В общем, никаких чтобы мне бабских штучек!

«Придётся вмешаться», – понял Баю-бай и зашипел. Да так, что Грохот подпрыгнул.

Подняла круглые, испуганные глаза и богиня. И тут до «радушного» хозяина наконец-то дошло, что он умудрился её обидеть. Дорожки, оставленные солёным дождиком, не рассмотреть мог разве что слепой.

– Ты прости меня, Ладушка! Раскричался я, раздухарился… У тебя, может, случилось чего?

Гостья снова опустила глаза, сосредоточившись на пальцах, сжавшихся в тугой замок, и тихо произнесла:

– Я влюбилась, Пёрышко.

– В Велеса, что ли? Ну что ж, совет вам да…

– Нет, не в него. В Никиту.

Грохот почесал в затылке и в конце концов вынужден был признаться:

– Не помню такого. Среди наших вроде никого с таким именем не было…

Лада решилась поднять лицо и твёрдо произнести:

– Он не наш. Он – человек.

Баю-бай с тревогой посмотрел на Грохота: а ну как снова бахнет по столу кулачищем? Но тот только стоял с разинутым ртом. Истукан, как есть истукан!

– Люди бывают разными, Пёрышко. И он… хороший, понимаешь? Добрый, ласковый, заботливый. Никита поддержал меня, когда было особенно тяжело.

– Мм?

– Плохие дни случаются не только у тебя. Неверие в свои силы – это же страшно. Особенно для нас, богов. Мы бессмертны, пока в нас верят. Мы живём этим. Но что, если мы перестанем верить сами в себя?

Грохот только вздохнул.

– Никита спас меня. Я люблю его. И не представляю, каково мне будет без него. Выйдет игра, вера в нас возродится с новой силой – и наше бессмертие больше не будет под угрозой. А Никита – смертен. И мне придётся смотреть на то, как он покидает этот мир. Если я к тому моменту не сбегу, чтобы он не понял, почему я не старею…

– Что тебе в этой смертной жизни?

– Люди умеют любить так, что сердце заходится от нежности… Я не смогу объяснить тебе, но поверь – богам такое неведомо. И я пришла сказать тебе, что я не брошу игру, я доведу это дело до конца. Но я попрошу убрать оттуда мой персонаж. Меня можно заменить Макошью, Летницей, Деваной… Кто знает – может, так удастся кого-то из них возродить.