Это ее встревожило. Адрес Мишры был тщательно охраняемым секретом министерства. Прямая корреспонденция запрещалась строго-настрого.

Но еще одной вещью, которая встревожила ее в связи с этим письмом, стал цвет бумаги.

Черная. Не выкрашенная в черный, как рубашка, но по-настоящему черная, словно кто-то взял идеальную черноту и выкроил из нее безупречный квадрат.

Мишра открыла письмо. И, сама не понимая каким образом, увидела строчки, написанные черным по черному, но это были разные оттенки черного.

…или, может быть, письмо делало кое-что другое. Может быть, глядя на эту бумагу, она на самом деле не видела написанных слов, но бумага сама писала их прямиком в ее разуме.

Письмо гласило следующее:

И в нижней части письма появилось имя.

Мишра уставилась на письмо. Не только потому, что все это было очень странно, но еще и потому, что слова вторили глубокому ужасу, который метастазировал внутри нее, – той идее, что в этом мире ни одно государство и ни одна нация не могли по-настоящему добиться успеха. Континент был мерзостью, и теперь Сайпур, единственная надежда этого мира на справедливую, гордую и свободную демократию, губили меркантилизм и тщеславная, бесплодная борьба за мир. За десять лет военной карьеры Мишра привыкла просыпаться и думать: «У нас ничего не получится. Мы всегда находим способ все испортить. Всегда». И пока ее товарищи сражались, страдали и умирали, она не переставала сомневаться в том, ради чего все это происходило.

Увидев перед собой собственные мысли в письменном виде – и не важно, каким странным способом они к ней попали, – Мишра испытала мощные эмоции. Казалось, она впервые за много лет поняла, что не одинока.

Она перевела дух и громко прочитала имя.

А затем пришел мальчик – в то время он еще выглядел как мальчишка, – и у них случился долгий, очень долгий разговор.

За минувшие годы капитан первого ранга Кавита Мишра сделала для куратора немало странных вещей. На него работают и другие министерские – она это знает, потому что лично завербовала кое-кого, – но никто не сотрудничает так тесно, как она. К примеру, он и не мог выбрать кого-то другого, чтобы послать в Мирград, когда понадобилось заманить в ловушку того смеющегося мальчика, который как будто возникал из ниоткуда. И хотя то задание было как будто самым странным из всех, что ей поручили, она подозревает, что в будущем случатся еще более странные.

В особенности после Комайд, и Кхадсе, и той кутерьмы, что приключилась тут прошлой ночью.

Стоя в туннеле, Мишра смотрит на часы. Переводит дух и открывает чулан.

Листок черной бумаги все еще на полу. Она его поднимает и разворачивает.

Внутри новое послание. В точности как в тот первый раз в ее квартире, буквы как будто написаны черным – или, быть может, они пишут себя сами, в каких-то глубоких и тайных частях ее разума:

Она вздыхает.

Потом берет спичку, зажигает о стену чулана и подносит пламя к уголку листа.

Огонь медленно ползет по черной странице, превращая ее в пепел. Она немного дует на него, помогая распространиться, а потом затаптывает остатки. Забирается в машину и едет прочь.

– Вот дерьмо, – говорит Мишра.