Потом он берет немного серой земли – все еще влажной – и размазывает по дну банки. «Могильная пыль – то, чем все заканчивается». Немного ждет и стирает землю. Потом берет банку и прикладывает открытым концом к глазу, как телескоп.

Он смотрит через банку на разрушенные комнаты перед собой, и у него екает сердце. Ничто не меняется. Это старое чудо, конечно, – старый ритуал из периода до падения Континента. Шара все время им пользовалась: усиливала стекло правильными реагентами, а потом смотрела сквозь него, и любые божественные изменения мира начинали сиять ярким сине-зеленым светом. Он вспоминает, как она говорила, что в Мирграде ритуал почти бесполезен, потому что стены полыхают так ярко, что от них болят глаза, и все остальное меркнет.

Но разрушенные комнаты перед ним выглядят такими же темными, мрачными, как раньше. Если здесь и было что-то чудесное, бомба уничтожила его так же безжалостно, как и жизни людей.

Он вздыхает, отворачивается и опускает руку с банкой.

Потом замирает. Размышляет.

Медленно поворачивается и опять подносит банку к глазу.

Ничто не светится в разрушенных комнатах перед ним. Там по-прежнему тени и пепел. Но кое-что светится на улице снаружи отеля. Он мало что видит – под таким углом заметен только кусочек уличного пейзажа, – но понимает, что кто-то нарисовал на тротуаре линию, что-то вроде барьера.

Эта линия, или барьер, должны быть чудесными, потому что свет яркий, как от маяка на морском берегу.

Сигруд медленно опускает банку.

– Клянусь морями, – шепчет он. – Кто-то что-то сделал… с улицей?

Была ли это Шара? Или кто-то другой?

Его руки дрожат, отчасти от волнения, отчасти от шока. Он еще ни разу с таким не сталкивался, даже когда работал с Шарой в этом самом городе. Он поворачивается, чтобы вернуться вниз и наружу, но снова замирает, не убирая банку от глаза.

Он и не подумал взглянуть через банку на коридор. Ему не пришло в голову, что в остальной части отеля найдется что-нибудь интересное. Но теперь он понимает, что был неправ.

Сигруд смотрит через маленькую стеклянную банку. Он видит все новые и новые чудесные барьеры, рисунки, светящиеся охранные символы на стенах, полу и потолке коридора. Он делает несколько шагов вперед, убирает банку от глаза – и знаки тотчас же исчезают. Он касается места на стенной панели, которое всего секунду назад ярко светилось, но ничего там не видит – никакого устройства, символа или тотема. Чем бы ни были эти чудеса, они представляют собой изменения такие слабые и несущественные, что невооруженным глазом их увидеть нельзя.

Это странно. В живых осталось лишь одно Божество, и это Олвос. Ее чудеса по-прежнему действуют – потому-то чудесные стены Мирграда все еще стоят, – но они должны быть единственными.

И все же Сигруд не узнает, кто приложил руку к этим божественным изменениям в мире. Он не был знатоком божественного – это всегда оставалось областью Шары, – но в разумной степени уверен, что такого, как и изменения самих улиц, он еще никогда не видел.

Он смотрит на чудеса через стеклянную банку. Понятно, что это какие-то барьеры, пересекающие коридор, верхнюю часть лестницы, а может, даже вестибюль.

«Это был не просто отель, – думает Сигруд, опуская стеклянную банку. – Это была крепость».

Он опять бросает взгляд на разрушенную комнату, где погибла Шара.

«Ты воевала, Шара? И если да… то с кем?»

И тут он слышит звуки: кашель, шорох, стук каблуков этажом ниже. В отеле кто-то есть, и он очень близко.

Сигруд вжимается в стену за углом рядом с лестницей и медленно достает нож. Он внимательно прислушивается, сохраняя полную неподвижность.