– Эти времена, – заметил Горностай, – давно уже закончились даже в тех местах, откуда я родом.

– Потом наступила эпоха великих правителей древности. Обуздали потоп и обустроили каналы, стали восхвалять ученых и осуждать преступников, награждать и казнить, принимали законы и соперничали с соседями. Возникли первые города, но они были простые и правильные, как военный лагерь. Столица была спроектирована как круг, вписанный в квадрат, повторяя в совершенстве и простоте саму Поднебесную. В столице жителей было немного, а из важных зданий там только дворец императора и дворцы высшей знати. Простота была благородна: в ремесленниках не нуждались и торговли не было. Установили монополию на соль и железо, стали собирать в закрома рис и медь. Установили алтари в честь предков и защитные ширмы против злых духов. Такой была жизнь в те времена, куда каждый хотел бы вернуться.

– Насчет себя я не уверен, но допускаю, что крестьянам такая жизнь бы понравилась.

– Зато то, что теперь творится, не нравится никому.

Люди расселились до берегов Четырех Морей, дороги протянулись до Четырех Пределов, монастыри выросли на каждой из Восьми Гор. Государи покорили варваров или изгнали их с лучших земель. Начали торговать шелком, и стало не хватать еды, начали возводить стены, и варвары мечтают за них проникнуть, начали возводить крепости, чтобы утвердить власть, но крепости превращались в многолюдные города, где не уследишь за тем, о чем говорят в трущобах. Мы зашли далеко на север и нашли здесь много свободной земли, но здесь не растет рис и бесполезна ирригация. Выращивают в этих местах пять злаков, разводят лошадей и быков, нрав у переселенцев строптив и непокорен. Как мог управлялся я с ними. Но со временем хаос ворвался и в мой собственный дом.

Дом Брата Взирающего был достоин второго командующего городским гарнизоном. Этот большой особняк занимал целый квартал в западной части города, а спереди он был украшен лакированными ярко-красными колоннами с вырезанными на них цитатами из классической поэзии. Поэзия была настолько классической, что ни Горностай, ни даже сам Брат Взирающий уже не могли сказать, о чем в них говорится, и просто доверились искусству каллиграфов.

Однажды утром, когда Брат Взирающий отправился в ставку к правителю округа, его младшая дочь заметила, что через парадные ворота входит здоровенный серый гусь, причем среди перьев у этого гуся можно было разглядеть бумажные деньги.

Младшая дочь встревожилась – ей никогда не приходилось еще видеть такого, и она не могла припомнить, чтобы слышала о чем-то подобном.

Единственное, что пришло ей на ум, – гусь мог прийти из храма, ведь в память о покойном часто сжигают ненастоящие бумажные деньги.

Охваченная беспокойством, она велела слуге прогнать птицу. Но когда слуга вышел во внутренний двор, он увидел там вместо гуся взъерошенного старика с длинными седыми волосами и бородой.

Слуга сразу понял, что перед ним и не птица, и не человек, а злой дух. И с криком выбежал прочь, а вслед за ним из дома побежали и все остальные слуги, домочадцы.

Когда Брат Взирающий вернулся и увидел толпу домочадцев возле красных колонн, а потом узнал, что случилось, он страшно рассердился и вошел в дом.

Демон дожидался его во внутреннем дворе.

– Поди прочь! – велел ему Брат Взирающий. – Я здесь хозяин.

– Увы! – демон покачал волосами. – Я сам себе хозяин и не признаю запреты и церемонии. Я зашел к вам, когда захотел, и уйду, когда захочу. Придется вам привыкнуть к моему обществу.

Тогда Брат Взирающий рассвирепел еще больше, выхватил из-за пояса меч, положенный ему как человеку военному, и бросился на демона. Но когда он ударил мечом, то обнаружил, что пронзил лишь воздух, а демон сидит на галерее второго этажа и качает седой головой.