Но он не мог с ним сразиться. Поднять руку на своего малыша было для него немыслимо. Это был конец. Бес отбросил свой трезубец и сделал шаг навстречу юноше, намеренно подставляясь под удар.

– Назад! – заорала Санди, но он её не слушал; он смотрел в чёрные глаза воспитанника, ища в них хоть малейший проблеск сознания.

– Мальчик мой, это я. Помнишь?

Маленькое существо заговорило. Глупое. Говорить, когда над тобой занесли оружие – неразумно. Надо либо защищаться, либо…

Обуреваемый жаждой крови берсерк усмехнулся. Его оружие могло без помех развалить напополам это беспечное создание, но что-то помешало ему это сделать. Среди пустоты беспамятства громом прозвучало это «помнишь». Что он должен вспомнить? Разве у него есть воспоминания? Что за ерунда? Сейчас не время для разговоров. Пришло время битвы. Для неё он рождён, и больше ни для чего. Только кто так громко кричит глубоко внутри?

Это было неправильно, но он всё же прислушался, боясь упустить нечто важное, касающееся его самого. Голос звучал всё громче, пытаясь докричаться до него. А потом перед глазами начали проступать видения. Какой-то старик держит его на руках и улыбается. Улыбается так, словно он ему родной. Он в ответ улыбается. Гладит крохотными пальчиками морщинистое лицо. Потом они вдвоём с красным существом, взяв его за руки и ноги, раскачивают, подбрасывают, и он летит, летит, летит… и падает в озеро.

Катится тележка. Он сидит в ней. Стремительно приближается берег. У самой кромки тележка резко останавливается и звучит знакомый язвительный голос, сообщая, что приехали. Он кричит от счастья и снова летит в воду.

Вот они сидят на берегу с удочками. Его приятель задремал, и он швыряет крохотный камушек, целясь в поплавок. Тормошит хвостатого и кричит, что клюёт. Красный вытаскивает пустой крючок, а он смеётся.

– Красный. Бес. – он вспомнил.

Горн очнулся от прикосновения чего-то холодного и мокрого. Было приятно. Глаза отрывать не хотелось, но всё же юноша их отрыл.

Он лежал в капитанской каюте. Судя по освещённости был день. Тело чувствовало себя тяжёлым и уставшим. В затылке ныло.

Рядом с кроватью стояла табуретка с тазиком. Кто-то, склонившись над ним, отжимал тряпку. Он сразу признал Санди. Признал ещё до того, как открыл глаза. По запаху. От неё пахло рыбой, солью и морем. И ещё чем-то особенным. Ему нравился этот запах.

Девушка повернулась к нему. Выглядела она усталой.

– Очнулся? – почти радостно сказала она и тут же рявкнула: – Лежать.

Горн вначале подумал, что это относиться к нему, но скосив глаза на соседнюю койку, понял, что ошибся. Попробовавший соскочить на пол Церба, не посмел противиться грозному окрику и вновь улёгся на постели, испуганно втянув голову и сложив ушки, однако позволил себе выразить радость, повиляв коброй.

– Как он? – поинтересовался юноша.

– Жить будет. – притворно-грозно доложила Санди. – А вот тебя стоило бы прибить.

– За что? – улыбаясь спросил обвиняемый непонятно в чём.

– Он ещё спрашивает. – хмуро пробухтела девушка, но было видно, что она не сердится; скорей испытывает облегчение. – Признаться, я обделалась, когда ты поднял трезубец. Думала, крабздец, перехреначишь нас всех. Спасибо твоему гному. Как там его звать, Федогерзон?

– Для друзей он Фед. Слушай, я всё спросить хочу. – Горн осмелился дотронуться до её предплечья пальцами. – Почему ты всё время так нехорошо ругаешься? Мне кажется…

– Чего? – возмущённо перебила его Санди. – Вздумал учить меня манерам? Ишь, какой правильный нашёлся. – она скривилась, но тут же сдала назад, и словно извиняясь, угрюмо добавила: – Привычка.