Много рассуждая о войне, автор тем не менее логично завершает своё исследование России, эту своего рода «энциклопедию русской жизни», одой труду и – Первомаю, напоминает нам значение нескольких важнейших, связанных с понятием социальной сплоченности слов: социализм, традиция, патриотизм, свобода.

Мне же остаётся ещё раз порадоваться за читателя, который держит в руках одну из наиболее глубоких и честных книг о современной России. Её автор настраивает нас на долгую и тяжёлую борьбу – борьбу за то, чтобы политика в нашей стране, её народное хозяйство, культура, образование, другие области нашей жизни, да и мы сами, были достойны нашей великой Родины, её славной истории.

Уверен, что книге Станислава Анатольевича Смагина, как и ему самому, предстоит сыграть важную роль в этой борьбе. В чём искренне желаю ему успеха!

Михаил Васильевич Демурин,

публицист, ветеран дипломатической службы

Та особенность русского национального менталитета, с анализа которой я хотел бы начать свою книгу, можно охарактеризовать при помощи великого множества цитат, от высказывания великого нашего мыслителя Льва Тихомирова «русский человек – монархист или анархист, а третьего не дано» до описания философом Георгием Федотовым солнца нашей поэзии А.C. Пушкина как «певца Империи и Свободы» и фразы самого Пушкина «все Романовы – революционеры». Если говорить о современности, то чрезвычайно симптоматичной выглядит фраза протоиерея Николая Артемова, секретаря Германской епархии Русской зарубежной церкви и ключаря кафедрального собора в честь святых новомучеников и исповедников российских в Мюнхене. Рассуждая о судьбах западного христианства и его проблемах, в том числе догматических, священник сказал: «Традиция – это хорошо. Это лучше, чем беспочвенность. Но я, как русский, все же немного и революционер».

Действительно, в русском человеке, как в широком, так и в прямом значении конкретной человеческой личности, сочетаются два противоположных начала. Одно включает в себя консерватизм, традиционность, верность многовековым институтам и укладу жизни предков, уважение к принципу иерархии и почитание руководства страны – «монарха», вне зависимости от того, как данный титул звучит на очередном историческом отрезке. Суть второго – бунтарство, радикализм, нигилизм, неповиновение, стремление быстро и кардинально изменить окружающий мир. Эти начала редко и с трудом находят между собой компромисс умеренного срединного типа, «берем лучшее – отбрасываем худшее». Они то вступают в скоротечный симбиоз, сохраняя все свои грани и ничего не отбрасывая, то находятся в диалектических отношениях дружбы-борьбы, то одерживают победы друг над другом.

В связи с этим любопытным представляется взгляд классиков русской национально-консервативной мысли на проблему революции. Считая (и это естественным образом вытекает уже из самого консервативного имени) революционную смуту делом крайне предосудительным и не богоугодным, они тем не менее готовы были в самых крайних случаях признавать революцию полезной, если она хотя бы национальна. Так, выдающийся русский мыслитель, публицист и экономист С.Ф. Шарапов, сравнивая первую русскую революцию 1905–1907 годов и французскую революцию 1789 года, писал: «Французская революция была не только национальна, но, можно сказать, крайне преувеличенно национальна. Никакие инородцы в ней не участвовали, а вся остальная Европа шла на ее усмирение. Патриотизм самих французов был так горяч, что за одно подозрение в его недостатке господа революционеры без церемонии рубили головы… На свою национальную революцию французские патриоты несли патриотически свое, иногда последнее, достояние». Сложно не заметить некоторую идеализацию Сергеем Федоровичем галльской смуты, однако в целом мнение весьма примечательно. Уже упомянутый Лев Тихомиров поначалу приветствовал Февральскую революцию, полагая – как вскоре выяснилось, совершенно напрасно – ее актом национального оздоровления и модернизации; сверх того, он даже одно время симпатизировал Керенскому, близоруко видя в нем личность сильную, волевую и харизматичную. Нельзя не вспомнить и активное участие в Февральской революции одного из лидеров отечественного правого консерватизма – Владимира Пуришкевича.