Дождь кончился. Когда Маша подходила к музею, со ступеней крыльца поднялся незнакомый человек и, чуть помедлив, сделал шаг навстречу.

– Здравствуйте, – проговорил он, – это вот я, Денис.

«Денис», – странное, незнакомое имя. Маша всмотрелась пристально. Парень, наверное, одних с ней лет, в темно-синей замшевой ветровке и потертых джинсах, высокий и худой. Кажется, она его где-то видела. Коричневые, чуть продолговатые глаза, смотрели спокойно и грустно, а на щеках проступил легкий румянец.

– Я вот звонил на днях…

– Да… – она пытается вспомнить, – да-да. А ведь ступени мокрые? – неожиданно спрашивает.

– Мокрые? Ну… – он улыбается, – ничего страшного. Я пришел раньше, думал, тут большое здание.

– А оно… всего один этаж!

Наклонившись, Маша достает из сумки ключ и открывает дверь.

– Директор с женой уехали на время в Эстонию. Там тоже дела. Они вместе все ведут. И музей, первый в России, открыли.

– Случайно узнал. Недавно…

Они проходят в комнату, пахнет влажной соломой и чем-то забытым. Так букет простых ромашек в банке, засохнув, веет терпко и сладковато в сыром ночном воздухе.

Денис рассматривает портреты и фотографии, а Маша достает из шкафа тетрадь и несколько писем.

– Здесь ксерокопии, а подлинник остался в Эстонии. Письма младшей сестре Пелагее. Много писем было жене, Эльвине. Но они утеряны. Кроме вот этой, короткой, записки.

– Спасибо, а «Дорога» – первая повесть?

– Да, первая. Эта мысль… очень старая, если подумать. Жизнь как дорога. Но свои впечатления,… своя интонация внесли новое звучание в эту тему.

– Так всегда бывает… Разве можно открыть что-то принципиально новое? Все уж давно сказано. В мире смерть и любовь. И ты ощущаешь дорогу. Ты странник. Я думаю, когда исчезнет ощущение дороги – исчезнет искусство.

– Еще могу показать черновые наброски… А мне кажется, дорога – это что-то определенное. Настоящая задача литературы – отказаться от всякого рода пути. Из пункта А. в пункт В.

– Игра словами! – перебил Денис, – ощущение дороги – совсем иное, чем траектория, расстояние между двумя точками. Не надо путать. Есть графика и есть метафизика.

Они разговорились. Оказывается, сейчас Денис собирает материал к дипломной работе, а в свободное время ездит в далекие, заброшенные деревни (вот где дорога!) и сочиняет песни. При слове «деревня» Маше представилось широкое поле и пестрые цветы, а где-то вдали – покосившаяся, бревенчатая изба и черный пес у калитки.

– Заметки о творчестве, кстати, – показала Маша небольшую книгу в твердой обложке, – вернее, о творчестве и революции. Как тебе?

Незаметно, они уже перешли на дружеское «ты», а через минут тридцать Денис собрался уходить. Поднял с пола матерчатую сумку, формой напоминающую планшет. Перекинул через плечо.

– Спасибо большое. Мне еще на работу, опаздываю.

«А где ты работаешь?» – хотела спросить Маша, но вовремя сообразила, что расспрашивать, должно быть, невежливо.

– Творчество и советская власть, – продолжил он, – сюжет, конечно, особый. И тут он замолчал.

Стало слышно, как за окном накрапывает дождь. Далеко, растворяясь звуками, гудели машины.

А здесь было тихо и уютно: Маша, дернув за шнур, включила настольную старинную лампу под округлым тканевым колпаком. Лампа отбрасывала, словно свеча, мерное красное сияние. Среди стопок книг, громоздкой, потертой мебели, фотографий и картин, в забытом всеми ветхом доме, погруженном в сумерки и дождь, они стояли в мягком разливе света, и только ветер глухо свистел в трубе.

– Почему? – почти шепотом спросила Маша.

Денис опустил глаза, его волосы, темно-золотистые, стояли чуть торчком: челка небрежно зачесана вбок.