Горький, посчитав за должное в 1930-х годах откреститься от Ницше, конкретно означил пункты, свидетельствующие якобы о коренном различие в их мировоззрении еще в начале его писательского пути:
«Классовая мораль» и «мораль господ» – интернациональны. Ницше проповедовал сильному: «Падающего толкни», это один из основных догматов «морали господ»; христианство Ницше называл «моралью рабов». Он указывал на вред христианства, которое якобы поддерживает «падающих», слабых, бесплодно истощая сильных. Но, во-первых, падали не только слабые, а и сильные, причём падали они потому, что «хозяева» сбивали их с ног, – это я слишком хорошо знал. Во-вторых: «хозяева» поддерживали слабых только тогда, когда слабые были совершенно безопасны – физически дряхлые, больные, нищие. <…> Наконец, я был несколько знаком с учением Маркса. «Мораль господ» была мне так же враждебна, как и «мораль рабов», у меня слагалась третья мораль: «Восстающего поддержи» [ГОРЬКИЙ (I). Т.25 С. 53].
При этом Горький предпочитает не вспоминать, что на заре ХХ века, вдохновленный визионерскими видениями Ницше о Человеке
будущего, который избавит нас от предыдущего идеала, так же, как от того, что должно вырасти из него, <…> вновь освободит волю, который вернет земле ее цель а человеку – надежду, этот противник христианства и антинигилист, этот победитель Бога и Ничто – он должен некогда явиться («К генеалогии морали», 1887 г.),
– он пропел их на свой собственный лад в своей знаменитой поэме «Человек» (1903 г.):
Настанет день – в груди моей сольются в одно великое и творческое пламя мир чувства моего с моей бессмертной Мыслью, и этим пламенем я выжгу из души все темное, жестокое и злое, и буду я подобен тем богам, что Мысль моя творила и творит! <…> …величавый и свободный, подняв высоко гордую главу, он медленно, но твердыми шагами идет по праху старых предрассудков, один в седом тумане заблуждений, за ним – пыль прошлого тяжелой тучей, а впереди – стоит толпа загадок, бесстрастно ожидающих его. Они бесчисленны, как звезды в бездне неба, и Человеку нет конца пути!
Действительно принципиальным отличием Горького от Ницше является его взгляд на «расовый вопрос». По большому счету он для него не существовал.
Хотя вслед за Ницше Горький и употребляет термин раса[82] по отношению к евреям, он использует его как равноценный эквивалент понятия «этнос», относя, таким образом, еврейское племя к одному из сотен «языцев», населяющих Великую Русь.
Для Ницше же евреи – элемент, хотя и желательный, приветствуемый на ниве германского государственного строительства, но, одновременно, и чужеродный немцам. Чего стоит одно только это его ядовитое утверждение о поголовной неприязни современных ему немцев к евреям[83], цитируемое [НИЦШЕ (IV). С. 369] с разрядкой выше. Горький же, напротив, выделяет евреев как «племя самое близкое нам», русским[84], и, будучи жестким критиком своего племени, тем не менее, категорически отметает обвинения в антисемитизме по отношению к русскому народу в целом!
Более того, радикальный русский патриот Максим Горький мыслит великое дело построения новой морали, а вместе с ней «величавого и свободного» Богочеловека, поднять на «старых крепких дрожжах человечества» – иудействе, поскольку на его основе Маркс и Энгельс создали теорию научного социализма – «пятую великую религию, формулированную иудейством» [ЛУНАЧАРСКИЙ (III). С. 145].
И Ницше и Горький чрезвычайно высоко оценивают интеллектуальный уровень еврейской элиты и евреев, как народа, в целом. Оба они резко критически, а в случае Ницше – весьма ядовито, характеризуют всякого рода негативные высказывания на сей счет со стороны ксенофобов-националистов.