Он снова потянулся к своему затылку: одно ловкое движение – и резинка, собиравшая хвост, оказалась на запястье, так что волосы крупными волнами легли вокруг его лица. Я лишь таращилась на него в изумлении.

– Там очень интересная атмосфера, – почему-то захотелось мне выступить в защиту этого места.

– Доротея Линтон считала, что армия, или власти, или кто бы там ни был лишили ее целого состояния, – продолжал он. Ручейки воды превращали розовые полоски на его фуфайке в лиловатые. На волосах и бороде у него поблескивали капельки влаги. – Всем, кому не лень было слушать, любила рассказывать, как у нее обманом все отобрали.

Он снова наполнил стакан и протянул его мне. Теперь я прихлебывала потихоньку.

– Это на самом деле так?

– Я бы сказал, что у нее было не все в порядке с головой, но вы же сами там живете. Я слышал, там все вымели подчистую. Так ведь и есть? Ничего не осталось. Военные вроде бы подлатали крышу, но этим дело почти и ограничилось. Не думаю, чтобы особенно приятно было гостить в таких руинах.

– Но это может быть такой милый дом, когда мистер Либерман приведет его в приличный вид. А в садах…

– Мистер Либерман? Тот американец, который все это купил? – Виктор закрыл дверцу гардероба, вытащил фуфайку из джинсов и, заметив, как я на него пялюсь, пояснил: – Сегодня днем – нерабочее время. – Он отправил молитвенник на полку, засунув его между другими книгами. – Дядя мне рассказывал, как Линтоны устраивали в этом самом доме рождественские вечеринки для жителей деревни. Каждый год, пока не началась Первая мировая. Тогда они не считали денег. Елка в зале до потолка, музыка, танцы, сладкие пирожки – ешь не хочу. Игра в прятки для деревенских детишек. Естественно, потом они выстраивались в очередь к Доротее – за подарком. Наверное, они ждали, что им достанется кукла, юла или что-нибудь такое. Дядя хохотал, описывая, как у них вытягивались физиономии, когда им вручали истрепанный кусок гобелена, полированный камешек или высохшего жука на булавке и заверяли, что это фамильная реликвия. – Виктор покачал головой. – Да, старая пташка была с характером.

Он проводил меня до кладбищенских ворот, и мы снова обменялись рукопожатиями. Уже поворачиваясь, он сказал, словно эта мысль только что пришла ему в голову:

– Надеюсь, вы придете в воскресенье на службу вместе со своим другом. Господь свидетель, мне бы не помешали новые лица в церкви.

И прежде чем я успела ответить, что не знаю, кого он имеет в виду: у меня, как и у Доротеи Линтон, никаких друзей нет, – он уже зашагал через кладбище к проему в стене, который, скорее всего, вел в садик пастората.

Городок оказался меньше, чем я себе представляла: булочная, бакалея, кондитерская, рыбная лавка. Ни кинотеатра, ни книжного магазина. На узеньких тротуарах толпились женщины с корзинками и плетущимися сзади детьми. Некоторые женщины, собравшись в кружок, болтали о (как я вообразила) школах, туфлях и ценах на капусту. Каково это было бы – жить такой вот жизнью? В центре которой муж и дети. Я не понимала, как с ними такое произошло? Какой трюк по части макияжа, или прически, или умения разговаривать все они выучили к двадцати годам? Трюк, который я почему-то не освоила. И ведь не то чтобы я страстно рвалась заполучить мужа или жаждала обзавестись детьми: просто эта иная жизнь казалась мне совершенно чуждой, и я не могла представить, каким образом она складывается.

Никакого кафе в городке не нашлось, но я увидела здание с вывеской «Хэрроу Инн» – скромную гостиницу с закусочной. На доске снаружи значились сэндвичи и кофе. Осознав, как мне хочется есть, я вошла.