– Уже на площади, – не растерявшись, соврала мама.

– Тогда возвращайтесь!

А на площадь уже сгоняли всех мужчин, чтобы расстрелять. Но новый комендант сказал: «Тогда расстреливайте и меня!» Понимал, что партизаны после этого его непременно тоже убьют, как и его предшественника. И казнь отменили. Редкий случай в карательной практике.

После этого народ убегал в лес, как только каратели появлялись на горизонте. Хотя, конечно, и там не было спасения.

Евреев немцы сразу же взяли на учет и через какое-то время согнали в гетто. За укрывательство их грозил расстрел, но у нас был схрон, закрытый сверху землей и со входом со стороны сарая. Там около недели прятались несколько евреев, а потом куда-то ушли.

А старший мой брат Иван, подросток в возрасте 15 лет, ушел в партизанский отряд, как только он образовался. Ночами иногда приходил домой, ставил автомат в угол и мне всегда так хотелось хотя бы погладить настоящее оружие. Но он не разрешал к нему прикасаться.

Однажды в 1942 или в 1943 году во время его ночного визита и разговора с родителями раздался стук в дверь. Брат, не дожидаясь кто там, отодвинул штору и сиганул в окошко. В дом вломились немцы с полицаем. Все вверх дном в нем. а также в погребе и сарае перевернули. Кто-то высмотрел и сообщил оккупантам о ночном госте. Знали, зачем шли.

Перед приходом наших мы уехали на хутор. В доме осталась только бабушка, отказавшаяся покинуть жилище. Немцы, уходя, прошлись по центральной улице с огнеметами и выжгли каменные еврейские дома (такие были только у них). Самих евреев еще раньше угнали в гетто. Может и остальные бы сожгли, да времени не хватило. За Василишки уже шел бой. Бабушка под вой снарядов и в огнях пожарищ поливала водой крышу и деревянные стены.

Артогнем была сбита башня с костела. Говорят, что на ней сидел немецкий корректировщик. Выгорел и сам костел, остались одни стены.

Дом наш, благодаря бабушке, остался цел. Какое это было счастье, когда мы вернулись! Пожар вокруг был настолько сильным, что треть яблок в саду попеклась. Берешь яблоко с ветки, ешь, а оно печеное.

После освобождения брата забрали в армию. Он погиб уже после взятия Берлина. Где-то в 1946 году. Переселяли поляков туда, где раньше были немцы. Там его и нашла чья-то пуля.

Помню еще, как немцы убили моего дядьку, брата отца. Поляка по национальности. Поймали и расстреляли. Он был в советских партизанах. До войны работал на руководящей должности в райкоме партии. Запретили хоронить на католическом кладбище. Могилу вырыли за его пределами, на самом конце. Отец пошел на похороны, несмотря на предупреждения. Мол, хлопнут и тебя там. И взял меня с собой. Мать решила остаться дома.

После войны мы, наверно, как и все мальчишки того времени, любили возиться с оставленными в разных местах боеприпасами, выплавлять из снарядов тол и пускать ракеты. Однажды это привело к трагедии – ученику нашей школы оторвало руку. Война продолжала свое черное дело.

Родился 26 декабря 1937 года в деревне Кругелъ Каменецкого района Брестской области. Литературовед, писатель. Исследователь в области истории, теории и методологии белорусской литературы и литературной критики. Академик HAH Беларуси, доктор филологических наук, профессор.

Деревня наша расположена неподалеку от западной границы. По прямой – в каких-нибудь двадцати километрах от нее. По любым меркам – это не расстояние. Поэтому признаки приближения войны, о которой все откровеннее говорилось летом 1941 года, люди почувствовали здесь раньше, чем в белорусской глубинке.