«It thinks».

Всего день прошёл, а показалось, что неделя. Когда следующим утром дети ушли в школу, и опять никто и словом не заикнулся о зеркале, Вера первым делом открыла то самое фото, верхней левой части подложки.

Надпись «It thinks» никуда не делась.

– Всё надеялась, что это приснилось, – призналась Вера. – Костя, я не верю в магию, всё такое. Прости, если что. В мистику не верю. Как это можно объяснить? Должно же быть объяснение! Только плечами не пожимай!

Я пожал плечами. Машинально.

– Извини. Давай попробуем рассуждать логически. Самое простое объяснение – это всё сон.

– Одинаковый у всех, – проворчала Вера. – «Матрица», то есть. Не пойдёт. Это всё равно не проверить.

– Ну, значит, розыгрыш.

– Вот в это я бы поверила, – вздохнула Вера, – если бы не видела, как оно залечивает трещины. Но вот чтобы ты, или кто-то ещё, тайком от нас развинчивал зеркало и наносил ту надпись. Это каким Левшой надо быть?! И зачем, самое главное?

– Ладно. Твои гипотезы?

Лёгкий шорох, это Плюшка в два прыжка возникла на коврике на столе аккурат между нами. Мяукнула: «Гладить меня, быстро!». Вера улыбнулась и приступила к основным обязанностям человека.

– Сейчас спросим у научного консультанта. Плюшка, что скажешь?

Кошка приоткрыла глаза, посмотрела на человека и молча закрыла снова.

– Консультант занят, – пояснила Вера. – Я бы сказала, это не зеркало, а какой-то прибор. Не знаю, кто сделал, не знаю, зачем. Есть ещё кое-что. В зеркальном слое очень странно распространяется свет. Смотри. – Вера высвободила одну руку, открыла на экране другое фото. – Вот здесь стоит лампа, отсюда снимаем. Видишь разноцветные полосы? И яркость – там, где свет выходит наружу. Мало того, что очень высокий показатель преломления, у стекла такого не должно быть, так ещё и угасает слишком быстро. А зеркало отражает всё правильно, нет искажений цвета, и яркость нормальная.

– И ещё, смотри. – Вера указала курсором. – Очень гладкая поверхность. Слишком гладкая, идеальная. Не может такой быть. Его протирали сто лет, переносили, трогали. Никакое стекло не останется таким гладким. Да, помню, трещины починились. Знаешь, вот в это я даже легче поверю. Я уже читала про новейшие разработки – самозалечивающийся материал.

– Самозалечивающийся материал в конце девятнадцатого века?

Вера отмахнулась.

– Оно столько лет валялось на чердаке. Могли сто раз подменить.

– Кто, и зачем? И не знаю, кто мог сделать такой материал в середине двадцатого века?

Вера вздохнула.

– Слушай, не выбивай последнюю почву из-под ног! Я не могу считать его волшебным! Тогда нужно просто забыть всё, что знали, и что считали правильным.

– Может, и не нужно? – Я погладил Плюшку, и та, мурлыкнув, легла на спину. «Пузо проветривать», – как говорит Вера. Только на третий год пребывания у нас Плюшка позволила потрогать себя за живот – мы даже опасались вначале, не больна ли чем, может, прикосновение болезненное. При том, что никакие медосмотры не показывали ничего. Нет, просто не доверяла. А сейчас – гладьте кто хотите по пузу!

– То есть, «не нужно»?

– Очень просто. Покажи лазер представителю какого-нибудь первобытного племени. В Африке или Австралии. Он ведь сочтёт это колдовством.

Вера кивнула.

– Да, примерно так. Не знаю, Костя, что это такое. Мне спокойнее считать его прибором, машиной. Тогда можно пытаться его изучать, а не трястись от страха каждый день.

– Будем считать машиной. – А какой машиной объяснить то, что я видел в витрине? – Тогда будем изучать. По возможности. Или может лучше сразу сообщить в какой-нибудь институт?

– И что мы им расскажем? Нас всех тогда надо в известную клинику запирать. На всю жизнь.