М-да… богатые тоже плачут.

В холле, наскоро скинув шинель, сапоги, портянки и ремни, босой взлетел на второй этаж в нашу супружескую спальню.

Элика не спала. Она полусидела на больших подушках, тупо уставившись большими синими глазами, которые я так любил, в ковер на противоположной стене. Жена даже не откликнулась на мой поцелуй. Не ответила.

Я сел рядом. Привлек женщину к себе, уложив ее белокурую головку себе на грудь, и, не зная, что вообще можно сделать в такой ситуации, запел «Вечную любовь», которую к тому времени успел переложить на рецкое наречие.

– Спой на русском, – тихо перебила меня любимая ровным безжизненным голосом.

Я подчинился и попал исключительно в точку. Со второго куплета Элику так затрясло в истерике и пароксизме рыданий, что я еле ее удерживал в руках. Но это уже лучше бесконечного тупого рассматривания узоров ковра.

В приоткрытую дверь заглянула Альта с вопросом в глазах.

– Можжевеловки… – приказал я. – И соленой закуски.

И продолжил петь.

Пел по кругу, с начала до конца и снова с начала… Долго пел, пока истерика у обессилившей жены не кончилась.

Потом влил в нее грамм сто пятьдесят водки и подождал, пока она заснет у меня на руках. Что-то мне подсказывало, что хуже уже не будет. Я рядом.

Беда не приходит одна. В тот же день фельдъегерь привез от императора указ о моей отставке из военно-воздушного флота. И вообще из армии «с почетом». По сумме ранений… Ага… одна большая такая контузия… политическая. Кстати, уволили, не дождавшись окончания полугодового срока предписанного «лечения».

Но в сложившейся ситуации я был бы несчастней еще больше, если бы мне дали под командование дирижабль и отправили на Северное море бомбить Сиофор – столицу Соленых островов, оторвав от семьи. А так я рядом с любимым человеком, который нуждается в моем тепле. В конце концов, для кого мы все делаем в жизни, хоть в той, хоть в этой?..

Паршиво на душе. Даже подарок Имрича, который прислал мне пару новых «миротворцев», не радовал. Гоч просто сунул их в посылку Эллпе, ответную на мои апельсины, орехи и вино. Пистолеты находились в деревянной шкатулке, оформленной в лучших традициях дуэльной эстетики.

Потом пришел врач, которого я не пустил к жене до тех пор, пока она не проспится. Сон в ее положении – лучшее лекарство. Эскулап легко со мной согласился, что лучше подождать, пока больная сама проснется.

Ожидая ее пробуждения, я приказал накрыть поляну на веранде и потчевал нашего местного Грауэрмана редкой в этих краях огемской можжевеловкой и вел допрос: почему так?

В ответ доктор от медицины разводил турусы на колесах о том, что науке до сих пор не все ясно, что происходит с таинством зарождения новой жизни. И почему она в некоторых случаях не приживается еще до своего явления на свет из утробы матери.

В общем, когда Элика проснулась, доктор, непривычный к крепкому алкоголю северян, был уже никакой, просто дрова, и его со всей осторожностью отнесли в свободную комнату в атриуме. Не посылать же за ним снова. А так проспится и снова готов к эксплуатации.

Меня же водка совсем не брала. Как вода. Я только каменел в своей обиде на весь свет. Что тот, что этот…

Сидел в полутемной спальне, держа Элику за руку. За вторую ее держала Альта.

Наконец что-то наподобие улыбки мелькнуло на бледных, красиво очерченных губах жены.

– Знали бы вы, как я люблю вас обоих… – тихо произнесла Элика, переводя взгляд с меня на ясырку и обратно. – Я окрепну, обещаю… А ты мне сделаешь еще дочку? Обещай.

Конечно, я пообещал. Со всем жаром. При этом прекрасно понимал, что две подряд беременности для ее юного организма не есть хорошо. И что в следующий раз беременеть у меня жена будет только после восемнадцати лет. Путь для этого мне придется презервативы «изобрести».