И без всяких князей. Если уж ротный открытым текстом сказал, что ему плевать на происхождение, то вряд ли оно здесь интересует кого-то другого. И выпячивать без надобности…

Рукопожатие у Богдана оказалось неожиданно крепким. Каким-то настоящим, уверенным – похоже, в тощих руках бывшего кадета скрывалась немалая сила. Еще пару минут назад я не воспринимал его всерьез, но теперь…

– Горчаков, да еще и лицеист. – Богдан отпустил мою руку и задумчиво прищурился, чуть склонив голову набок. – Значит, из родовитых будешь… И за какие же грехи тебя сюда определили, друже?

Дар, мускулы, да еще и сообразительный – парень явно не так прост, как хочется казаться.

– Да так… – уклончиво ответил я. – С чего ты взял, что родовитый?

– Гор-р-рчаков! – Богдан сделал гротескно-серьезное лицо. – Князь или граф, не иначе… Фамилия-то какая!

– Нормальная фамилия. – Я пожал плечами. – Это к твоей ротный прицепился.

– К моей попробуй не прицепись, – вздохнул Богдан, опираясь на перила. – Судьбинушка моя такая тяжелая. Всяк спросить норовит, сиротинушку обидеть. И ты туда же, господин юнкер.

Обидеть?..

– Байстрюк я, короче говоря. – Богдан улыбнулся и махнул рукой. – Рожденный, так сказать, вне законного брака. Оттого и фамилия дурацкая, и имя такое положено. У нас в Одессе говорят: «У Богданушки все батюшки».

Вот оно что. Да уж, на месте Богдана я бы точно не спешил рассказывать о подобном. А вот он, похоже, не особо-то и скрывался – скорее даже наоборот, выпячивал свое странное происхождение напоказ… Только зачем?

– Шила в мешке не спрячешь, – пояснил Богдан, будто прочитав мои мысли. – Только дураком себя выставишь… Но будешь цепляться – в глаз дам.

Не буду. Тут как бы самому «Богданушкой» не оказаться – спасибо его светлости Багратиону.

– Больно надо, – отмахнулся я. – Не мое это дело… Так ты, получается, и отца своего не знаешь?

– Как его не знать, скотину этакую. – Богдан насупился. – Нагуляла меня маменька да и померла через год. А он и не навестил ни разу. Сто рублей только выслал на похороны, говорят, – и все. В рожу бы ему плюнул поганую, да не успел: мне и пяти лет не было, как батяню самого пьяного медведь на охоте задрал.

Одаренного дворянина? Медведь?

– Видать, сильно пьяный был, – вздохнул я. – Грустная история.

– Уж какая есть. – Богдан пожал плечами. – А как по мне – туда ему самая и дорога. Я и сам проживу, а его сейчас черти в аду вилами тычут в жо…

Договорить Богдан не успел. Захлопнул рот, пулей махнул через четыре ступеньки разом, подхватил швабру и принялся яростно натирать лестницу. Я на всякий случай последовал его примеру – и не зря: снизу уже доносились шаги, а через несколько мгновений к нам поднялся старшекурсник в офицерской портупее.

– Работаете, молодые? – походя поинтересовался он. – Похвально, похвально… Труд – величайшая добродетель, способная превратить в отчетливого юнкера даже сугубейшего зверя.

– Вот козел… – пробормотал я, когда шаги старшекурсника стихли на лестнице.

– Это нормально. – Богдан рассмеялся и снова отложил швабру. – Меня еще в кадетском предупреждали, что во Владимирском цук похлеще, чем в кавалерийских училищах в свое время.

– Ч… чего?..

– Цук! – Богдан вытянул вперед полусогнутые руки и взмахнул, будто щелкая невидимыми поводьями. – Традиции славной пехотной школы.

Да, что-то такое про местные обычаи я уже слышал. А Богдан, похоже, знал о них немногим меньше матерого старшекурсника.

– Понятно, – улыбнулся я. – Так если ты такой умный – чего ж на швабры загремел? Да еще и в первый же день.

– Ну, во-первых – тебя выручить. А то больно нехорошо вышло. – Богдан подхватил со ступеньки ведро. – А во-вторых – присмотреться, что, где и кто есть кто. Сейчас мы с тобой при деле, а остальных старшие до отбоя цукать будут.