– На утреннем приеме был господин де Флери, воспитатель короля, – сообщил Гонзаго.

– Естественно, – заметил маркиз, – такова его должность.

– Господин де Флери строг.

– Такова его обязанность.

– Господин де Флери узнал про историю, которая у тебя произошла в монастыре фейанов с мадемуазель де Клермон.

– Ой! – ойкнул де Навайль.

– Ой! – подхватил Ориоль с товарищами.

– И ты, кузен, не дал отправить меня в изгнание? – полуутвердительно спросил Шаверни. – Премного благодарен.

– Речь, маркиз, шла вовсе не об изгнании.

– А о чем же тогда, кузен?

– О Бастилии.

– Значит, ты спас меня от Бастилии? Стократ благодарен!

– Я сделал более того, маркиз.

– Более, кузен? Мне, видно, придется пасть пред тобою ниц?

– Твои земли в Шанейле были конфискованы при покойном короле?

– Да. Когда отменили Нантский эдикт[47].

– Они приносили хороший доход?

– Двадцать тысяч экю, кузен, и я продался бы дьяволу даже за половину этой суммы.

– Твои земли в Шанейле возвращены тебе.

– Правда? – воскликнул маленький маркиз, потом, протянув руку Гонзаго, с самым серьезным видом произнес: – Что ж, слово сказано, я продаюсь дьяволу.

Гонзаго нахмурил брови. Его приспешники только ждали знака, чтобы возмущенно завопить. Шаверни обвел их презрительным взглядом.

– Кузен, – тихо заговорил он, выделяя каждое слово, – я желаю вам только счастья. Но если настанут дурные дни, толпа, окружающая вас, рассеется. Я никого не оскорбляю, таково правило, но я останусь с вами, даже если буду один.

Распределение благодеяний закончилось. Носе обдумывал, в каком наряде он завтра поедет в придворной карете. Ориоль, уже пять минут как дворянин, прикидывал, какие предки могли бы у него оказаться во времена Людовика Святого[48]. Короче, все были довольны. Гонзаго явно не терял зря времени на малом утреннем приеме короля.

– Кузен, – обратился к нему маленький маркиз, – несмотря на великолепный подарок, который ты мне только что сделал, я не удовлетворен.

– Чего еще тебе надо?

– Не знаю, может, это из-за истории с мадемуазель де Клермон у фейанов, но Буа-Розе наотрез отказал мне в приглашении на сегодняшнее празднество в Пале-Рояле. Он сказал, что все билеты уже розданы.

– Еще бы! – воскликнул Ориоль. – Сегодня утром на улице Кенкампуа они шли нарасхват по десять луидоров. Буа-Розе заработал на этом, думаю, тысяч пятьсот-шестьсот ливров.

– Из которых половина причитается его хозяину аббату Дюбуа!

– А я видел, как один билет был куплен за пятьдесят луидоров, – сообщил Альбре.

– Мне и за шестьдесят не продали, – перебил его Таранн.

– Их просто рвут из рук.

– А сейчас они вообще стали, можно сказать, бесценными.

– Это потому, господа, что празднество будет исключительно великолепным, – сказал Гонзаго. – Присутствие на нем будет означать патент на богатство или благородство. Не думаю, что его высочеству регенту пришла в голову идея спекулировать билетами, но это, увы, беда нашего времени, и, право же, я не вижу ничего худого в том, что Буа-Розе или аббат Дюбуа немножко погреют руки на такой мелочи.

– Так, значит, нынешней ночью гостиные регента будут заполнены маклерами и дельцами, – заметил Шаверни.

– Это завтрашнее дворянство, – бросил Гонзаго. – К тому все идет.

Шаверни хлопнул по плечу Ориоля.

– Ты, нынешний дворянин, на этих завтрашних небось будешь смотреть свысока? – спросил он.

Мы вынуждены сказать несколько слов об этом празднестве. Идея его родилась у шотландца Лоу, и чудовищные расходы по нему взял на себя тот же шотландец Лоу. Это празднество должно было стать символическим триумфом