Ты пожелай и мольбу принеси униженную, дабы
Был чрез окно ты облит из горшка ночного большого.
Пьяный иной нахал, никого не избивший случайно,
Ночью казнится – не спит, как Пелид, скорбящий о друге;
То прикорнет он ничком, то на спину он извернется…
Как по-иному он мог бы заснуть? Бывают задиры,
Что лишь поссорившись спят; но хоть он по годам и
                                                                  строптивый,
И подогрет вином, – опасается алой накидки,
Свиты богатых людей всегда сторонится невольно,
Встретив факелов строй да бронзовую канделябру.
Мне же обычно луна освещает мой путь иль мерцанье
Жалкой светильни, которой фитиль я верчу, оправляю.
Я для буяна – ничто. Ты знаешь преддверие ссоры
(«Ссора», когда тебя бьют, а ты принимаешь удары!):
Он остановится, скажет «стой!» – и слушаться надо;
Что тебе делать, раз в бешенстве он и гораздо сильнее?
«Ты откуда, – кричит, – на каких бобах ты раздулся?
Уксус где пил, среди чьих сапогов нажрался ты луку
Вместе с вареной бараньей губой? Чего же молчишь ты?
Ну, говори! А не то как пну тебя: все мне расскажешь!
Где ты торчишь? В какой мне искать тебя синагоге?»
Пробуешь ты отвечать или молча в сторонку отлынешь, –
Так или этак, тебя прибьют, а после со злости
Тяжбу затеют еще. Такова бедняков уж свобода:
Битый, он просит сам, в синяках весь, он умоляет,
Зубы хоть целы пока, отпустить его восвояси.
Впрочем, опасно не это одно: встречаются люди,
Грабить готовые в час, когда заперты двери и тихо
В лавках, закрытых на цепь и замкнутых крепким засовом.
Вдруг иной раз бандит поножовщину в Риме устроит –
Беглый с Понтинских болот, из сосновых лесов
                                                               галлинарских,
Где, безопасность блюдя, охрану военную ставят;
Вот и бегут они в Рим, как будто бы на живодерню…>35

Не обходили стороной Рим и болезни. Ежегодный пик смертности в городе приходился на август и сентябрь>36. Именно в это время вспыхивали опустошительные эпидемии туберкулеза и малярии (в форме опаснейшей трехдневной лихорадки), уносившие каждый год сотни жизней римлян.

В Риме отец устроил юного Горация в известную грамматическую школу Орбилия, где учились дети сенаторов и всадников, и не пожалел денег, чтобы его сын выглядел прилично:

К Флавию в школу, однако, меня не хотел посылать он,
В школу, куда сыновья благородные центурионов,
К левой подвесив руке пеналы и счетные доски,
Шли, и в платежные дни восемью медяками звенели.
Нет, решился он мальчика в Рим отвезти, чтобы там он
Тем же учился наукам, которым сенатор и всадник
Каждый своих обучают детей. Средь толпы заприметив
Платье мое и рабов провожатых, иной бы подумал,
Что расход на меня мне в наследство оставили предки>37.

Грамматик Орбилий, учитель Горация, родился в конце II века до н. э. в городе Беневенте (современный Беневенто). По словам Светония, «Луций Орбилий Пупилл из Беневента, осиротевший, когда козни врагов в один день погубили обоих его родителей, на первых порах был мелким чиновником при магистратах, затем в Македонии дослужился до корникула (младшая командная должность вроде сержанта. – М. Б.), а потом и до всаднического звания. По окончании военной службы он вернулся к занятиям, к которым питал немалую склонность еще в детстве; долгое время преподавал на родине, и лишь на пятидесятом году, в консульство Цицерона, переехал в Рим. Преподаванием своим он добился скорее славы, нежели выгоды, судя по тому, что уже глубоким стариком он пишет в одном сочинении, что живет в нищете под самой крышей. Издал он также книгу под заглавием “Страдание”, в которой жалуется на обиды, доставляемые учителям пренебрежением и надменностью родителей. Нрава он был сурового, и не только по отношению к соперникам-ученым, которых он поносил при каждом случае, а и по отношению к ученикам: о том свидетельствует и Гораций, называя его “драчливым”