– Вот, убедись! Ты сам и накалякал это заявление, а в твоем деле уже вписаны твои новые данные…

Мика разжал кулаки, не сгибая спины, взял со стола паспорт и вышел из кабинета. Оказавшись на улице, он плюнул на дверь и со всей силы пнул её ногой. Мика понял, что и теперь у него по-прежнему нет ни возможности, ни права… а есть пока лишь надежда на свободу и её нужно попытаться сохранить.

Вечером, когда они вместе с женой рассматривали паспорт, то обнаружили и ещё одну подлость: на странице, где указываются дети, было вписано – сын Той.

Так Мика Карьялайнен стал Михаилом Ивановичем Карелиным, а Тойва – Тоем.

Семья покинула ДальЛаг и переехала в небольшой город с четырьмя военными заводами, десятью винными магазинами, тремя общественными банями, двумя больницами и полудюжиной одряхлевших колхозов вокруг города…

Жизнь нужно было начинать сызнова, стараясь ни в коем случае не допускать – пусть даже и в редких общениях с кем-либо – разговоров о прожито́м прошлом. Клеймо зэка, как и подчас ненавидящий взгляд Мика Карьялайнен ощущал на себе многие-многие последующие годы…

В Германии – замок на горке,

В Британии – город и сад,

В России прекрасны задворки

и вечно не блазен фасад.

И краска с него облетает,

чуть зной или дождик полил:

то сурика в ней не хватает,

а то не хватает белил.

Зато за уборной и грядкой

пролитый с небес невзначай

настой до забвения сладкий

ромашка, лопух, иван-чай.

Лишь этот любовный напиток

нас накрепко держит всерьёз,

как держит сияющий слиток

реликтовых странных стрекоз.

Наталья Ванханен

Ещё не “гхукнул” заводской гудок и поэтому на улице было совершенно безлюдно. Той катил на велосипеде, виляя влево и вправо во всю ширь дороги. Наслаждение от движения по асфальту вполне затмевало неудобство от слегка моросившего дождя.

– Эй ты, стой… падла.

К велику подскочил и, ухватившись за руль, резко остановил его плотный раскосый пацан. На его лице вязко сидела гримаса злобы, ещё не укоренившейся в каждой черте как у взрослого бандита, но с уже натренированными желваками, призванными изображать пренебрежительное превосходство.

– Где такие шкеры[3] надыбал? Слазь! Давай покататься!

Той уже был наслышан об этом шпанёнке – Руфике Мудинове – младшем брате авторитетного бандита, кодла которого хороводила аж до самого “Парка Большевиков”. Постоянные битвы “малышевских” и “парковских” были привычным времяпровождением дворовой босо́ты[4]. С другой стороны от улицы Малышева – через “железку” (железнодорожные пути) – “малышевских” подпирали и держали свою территорию “рубленые” (там располагался посёлок рубленых деревянных бараков) и “карьерные” (там периодически бу́хал взрывами щебёночный карьер).

Семья Тоя переехала в двухкомнатную квартиру в кирпичном доме на улице Малышева всего лишь месяц тому назад. До этого они жили в одной комнате в деревянном бараке с сортиром на улице, и там Той якшался с кодлой “рубленых”. Той в этой шайке парней своего возраста был вовсе даже не последним человеком, но не в силу своих физических возможностей, а исключительно благодаря принципиально-упёртому характеру с жёстко-справедливой логикой рассуждений. Ему ничего не стоило “взять на понял” и более взрослых пацанов. А уж этого босяка́…

– Ручонку сбрось с руля, гнида. Чё цапа́ешь вещь чужую? Мне пацаны из “рубленых” говорили за тебя, что ты частенько дурку прогоняешь. Дак со мной не проканает.

Руфик, не ожидая на своей вотчине такой наглости, отмяк на шаг и засорочил зенками по сторонам.

– Я же скататься кру… полкруга спросил.

– Спросил. Спрос не так правят, – Той смотрел на бандитёнка, взвешивая: то ли послать, то ли… – Ладна! Кататься не дам. Самому дали. Подкатить могу. Де живёшь?