Когда всё было на столе устроено и наиболее щепетильные девчонки лишь подправляли общий результат, Той уже точно представлял себе: кто к чему и кто к кому благоволит. Устойчивый “амур” был лишь один, и он был заранее известен. Остальное, как кратковременное приключение, могло сложиться или не сложиться. Компания была сборной и без долгосрочных целей, но и без явного антагонизма. «В общем, будет веселуха без фанатизма и поножовщины» – заключил Той, оглядывая стол.

Закусь в полной мере соответствовала событию и финансовым возможностям участвующих в праздновании. На стол было выставлено всё сразу и всё что есть. Пирог с картошкой и любовно подрумяненной корочкой – для её умягчения – был слегка обмазан сверху сливочным маслом и от этого он вкусно лоснился. Это чудо кулинарии как горное плато́ стояло в центре стола, и было рассечено “трещинами”, которые делили эту гору вкуснятины на равные квадратики. Пирог источал парок, напитанный таким ароматом, что рот Тоя переполнился слюной. С этим надо было что-то делать и Той, не проявив ненужного по его мнению восторга, просто сглотнул это искушение безо всяких эмоций на лице и что особо важно, – он надёжно упрятал под подбородок свой хоть и невыразительный, но задвигавшийся при этом кадык. В обворожительном соседстве с шедевром пéкарского искусства остановилось объёмное сооружение салата “оливье”. Сразу было понятно, что оно нарублено с учётом – «останется на утро», потому как ему было суждено раскладываться по тарелкам первым, а, следовательно, в уважительно-маломерном количестве и с непременной присказкой: «спасибо, достаточно». Хотя по сути объёма этого блюда и его сытности, только и исключительно этой еды было бы вполне достаточно, чтобы “встретить” и довести “встречу” до апофеоза, который звучал: «пора бы и по домам». Но, несмотря ни на что, а даже скорее вопреки всему, салат “оливье” во всех советских семьях было принято делать именно с никак не объясняемым «учётом на утро». И эта привычка подкреплялась вдобавок проверенной практикой: утром это месиво, извлечённое из холодильника, очень благоприятно взаимодействовало с рецепторами полости рта, пересыщенными “основополагающей праздник жидкостью”. Освобождённая от костей селёдочка была нарезана на кусочки, лежала на большом блюдце и была закружавлена кольцами лучка, а также слегка сдобрена постным маслицем. Эта обязательность любого праздничного стола расположилась рядом с варёной картошечкой, упакованной до времени вместе со своей тарой в плотное полотенце. «Горячéе будет» – ввернула какая-то из девчонок, пригладив немного топырившуюся материю.

– Мочалочкой попользовали или только побрили? – спросил Той ни у кого конкретно.

– Чево побрили? – не прокусила подвоха Марина.

Той указал пальцем на блюдо, на котором упокоилась наломанная на куски варено-обжаренная курица. Но даже эта двойная поварска́я обработка не помогла этой доходяге освободиться от своего синюшного “прикида”[31]. Явно выраженные последствия систематического голодания в процессе взращивания этой птицы закладывали обоснованные сомнения в бесспорных преимуществах колхозно-совхозного способа ведения хозяйства.

– Я лично её опалил на газу, – обратил на себя внимание Фасоль и восклицательно поднял указательный палец вверх.

– Инквизитор! Следует уважительно относиться к последнему желанию замученной голодом твари Божьей, – это произносилось Тоем с выражением лица “небездарного философа”. – А последнее желание оной страдалицы было: наконец-то помыться дочиста и естественно… после этого выбриться… начисто. Хотя бы даже и посмертно.