Той никогда в своей жизни ничего подобного от отца не слышал. Он смотрел в его глаза, ставшие ему совершенно чужими и испытывал неимоверное отвращение ко всему и вся: к этому чортову дню, к этой ВОХРовской падле, к этому пьяньчуге офицеру, к этой говённой двери подъезда этого долбаного дома, к этой гадской темноте на улице и к этому хрéнову морозу, который добрался до самой подложечки.

– Ты не знаешь что это такое, когда единственными наслаждениями в твоей жизни являются минуты, когда ты нашёл возможность чуть-чуть согреться и когда ты получил свою пайку хлеба и кипятка… Ты не можешь та́к! себе сделать… нам с матерью… Ты не должен… – отец Тоя замолчал, он стоял и всматривался в лицо сына. «Какой он стал. Я ведь всё это пропустил. А ведь он – уже совсем “не поперёк лавки”… Поздно… Его уже не приладишь. Да и надо ли? Но как сделать так, чтобы… это его миновало? Можно ли теперь это как-то сделать?.. Он – совсем другой… Боже праведный, помоги ему и образумь его!» – закончив свои размышления, Мика хлопнул сына ладонью по плечу и потрепал по шапке, надвинув её на лоб Тою по самые брови.

– Пойдем, сын, домой… поздно уже, – сказал он с тёплым придыханием и глаза его сверкнули как гладь озера перед самым закатом солнца.

Той, не успев всего этого осознать, продолжал стоять, глядя в удаляющуюся спину отца.

– Ну, что стоишь? Пойдем. Холодно! – развернувшись, сказал Мика и остановился, поджидая сына.

Той с усилием сделал шаг в сторону отца, потом остановился и, секунду поразмышляв, будто отцепляя что-то прочно удерживавшее его на месте, встряхнул головой и быстро зашагал к отцу. Дальше они шли вместе, доверительно касаясь друг друга плечами как настоящие мужики – без лапанья и ручканья.

Этот разговор не был для них ни переломным моментом, ни неким рубежом. Каждый понимал то́, что он будет плыть своей собственной Рекой. И они оба были убеждены в том, что попыток принудительного убеждения – «грести туда, куда я знаю» – уже никогда не будет ни с той, ни с другой стороны и что очень важно – в абсолютно равной степени. Но до конца они убедятся в этом намного позднее.

Поужинали наскоро. Мать, определив по виду мужиков вредность любых расспросов, быстро подогрела картошку и, укомплектовав стол квашеной капустой и хлебом, ушла «немного почитать перед сном». Мужчины поели быстро. Как обычно “вылизали” хлебом тарелки, сгребли со стола все до единой крошки хлеба и опрокинули “приварки” в рот, запив отваром шиповника.

– Прибери тут, – отец указал Тою рукой одновременно и на стол и на раковину, потом добавил. – Устал я что-то сегодня, – и вышел из кухни.

«Какой-то бестолковый выдался день, – размышлял Той, машинально выполняя поручение отца. – Хотя, если разобраться, что уж сильно такого плохого произошло?.. В школе?.. Нет, мы там просто слегка не сошлись во мнении с… да, с несколькими… людьми… Ну, запись в дневнике. И чё? Могут, правда… Ну так что теперь… Отцу объясню, мать, скорее всего даже не узнает… ВОХРу?.. Тут ни каких сомнений – так и надо было сделать… Мент?.. Тот вообще обломался, алкаш!.. Отец?.. Вот главное – отец всё понял! Классный у меня батя!.. Хорроший выдался денёк! Отличный!».

Уснул Той быстро и сразу как только надавил головой на подушку. В ту ночь ему ничего не снилось…

Ложь есть источник и причина вечной смерти.

Епископ Игнатий (Брянчанинов)

Снег даже не мело, а выстреливало откуда-то сверху как шрапнелью и это, пожалуй, был даже не снег, а вихрастые кусочки льда. Прелестная пушистость этих снарядиков обнаруживалась только уже на одежде парней, стоявших у “качливого” штакетного забора. При попадании же в лицо, эти “прелести” оборачивались злобной колкостью. Такое природное действо никак не располагало к уличному общению, и пацаны разбежались по домам. В полутьме улицы остались Той с Тюлем и то лишь для того чтобы докурить передаваемую друг другу сигарету. Курили по-очереди – по три затяжки. «Добить цигарку» решили только потому, что зачинаривать не хотелось – слишком резкая вонь от окурка надолго задерживается в кармане и это не добавляет комфорта самому себе, а вот выбросить только начатую сигарету было уж и вовсе стрёмно. Поэтому парни подняли воротники телогреек и, поручив противостояние ледяным зарядам своим мобилизованным одеждам, без спешки и с удовольствием потребляли продукт, произведённый братским болгарским народом. Сигареты “Шипка”, только-только появившиеся в продаже, были много приятней при вдыхании нежели “вырвиглазовый” отечественный продукт.