– Что?

Агнесс рассмеялась, и я опять поразился, как молодо звучит ее смех. Если закрыть глаза…

– Ты переквалифицировался в супермены, стал защитником вдов и сирот, рыцарем на белом коне? Руди, что с нами делает старость…

При чем тут старость? Это все скука, тоска, отсутствие азарта. Вот что это. А не старость никакая.

Газеты были полны заметок: «На такой-то леваде у туристки из Дании (Германии, Австрии…) семидесяти (шестидесяти пяти, семидесяти трех…) лет неизвестный вырвал из рук фотокамеру «Сони» («Никон», «Кэнон»…)». Я прикинул: если в полицию обращались две из трех жертв, то получается, что за месяц кто-то навыхватывал более сорока камер, за год выходит нехилое количество. Куда их девать? У нас и комиссионок-то практически нет, пара-тройка в столице, да туда не сдашь. Да и кому они там нужны? Туристы не будут старье покупать, а местным понадобиться может раз в год по завету. И полиция никого не поймала. Значит, эту канитель тащат на континент, а это только кораблем можно, на самолете не увезешь, сразу засветишься.

Всю сеть я отловить не в состоянии, это понятно. Но я подумал, поймаю, собственно, охотника за старухами, сдам полиции, а уж они его раскрутят. И я вышел на охоту. Переоделся немецкой пенсионеркой: короткий седой паричок, пестрые лосины, туристические ботинки на толстой подошве, очки в дорогой оправе – без диоптрий, правда, но кто заметит, – розовая непродувашка, непременная пара палок для скандинавской ходьбы и фотокамера на шее. Как хохотала Агнесс, когда я расписал свой маскарад!

– Руди, почему мы никогда не использовали твой талант? Где ты понабрался этого? В какой поселковой самодеятельности?

Мы опять сидели у меня в комнатушке, опять я разливал по стаканам виски. «Лафройга», увы, уже не было у Луиша, он держал только одну такую бутылку в баре. Никому, кроме меня, такие изыски не нужны, местные обходятся более дешевым и менее крепким пойлом. Но во второй вечер сгодился и «Баллантайнс».

– Руди, Руди, зачем ты бросил меня…

Агнесс без остановки лопала мандарины, я только успевал их чистить. Она сидела в кресле все в том же белом трикотажном костюме, огромная и грациозная, как косатка во льдах. Я, как и вчера, устроился на полу на подушках прямо перед ней, катал в ладонях стакан, согревая своим теплом малую толику скотча, рассказывал эту в общем-то провальную историю, и мне было хорошо.

– Если бы я раньше знала об этой твоей страсти к переодеваниям… «О, сколько нам открытий чудных!..» Мы могли бы неплохо зарабатывать на сельских ярмарках…

Мы ржали, я вообще падал на спину на своих подушках. Господи, помоги мне не пролить мой виски…

Короче, я потратил почти месяц, пока не вышел на этого, на своего клиента. Выбирал такие, не особо приятные деньки, дождичек или ветер, чтоб пенсионерки не валили валом, а так, по чуть-чуть их было. Ну и однажды срослось.

Левада. Микроавтобус. Высаживается группа, человек шесть-семь, такие все, как положено, восторженно-престарелые. Идут мимо закрытого бара в сторону дорожки, кто-то сворачивает в туалет – что с них возьмешь, старичье, долго ли они протянут без сортира. Последней из туалета выходит тетка в пестрых штанишках и розовой непродувашке, помним, палки и камера на шее. Она отсекает: за углом между сортиром и закрытым баром сидит на скамеечке чел, явно молодой, на морде справа та самая родинка с мелкую монетку, толстовка, рюкзачок. Что ты тут забыл-то, родной? Группа уходит вперед, эта дура отставшая им че-то вслед провопила, палкой своей помахала, но все ушли.

Двадцать минут спустя тетка – одинокая такая, ведь остальные выдвинулись вперед, – оставив свои палки у каменной стенки, воодушевленно фотографирует всякую фигню – ущелье, камни, цветуйки. У нее в руках явно «Никон», закошенный под старый пленочный фотик, тушка в кожаной обтяжке, металлические, стального цвета края, ширик – супер, две тыщи евро за новый, тудой-сюдой – триста точно заплатят за эту зеркалку. Выходим на старушенцию, и… Он схватился за камеру и дернул на себя, старуха неожиданно сильно дернула фотоаппарат в свою сторону и тут же коленом ударила ему в пах. «У, е-мое!» – парниша согнулся, выпустил теткину камеру из рук, и тут же камера полетела наземь, а эта грымза ребром сцепленных в замок ладоней жахнула ему по затылку, и, ожидаемо, лицо его, нос и все прочее пришло в соприкосновение со старухиным коленом – каменным таким коленом, как базальтовый валун. Последнее, что он запомнил – прямо перед лицом на земле лежал фотик, на нем было написано «Ниппон». Не «Никон», а «Ниппон». Это была явная подделка, контрафакт, а он, придурок, повелся… Все. Занавес упал. Веселуха закончилась.