– Это ты, что ли, моего Емелю отлупил? – сдвинул кустистые брови великан. – Простой палкой? Так ли было, как этот олух сказывает? Отвечай немедля!

Никита поклонился, как того требовали правила приличия. Откашлялся:

– Истинная правда. Бился я посохом супротив меча в руке этого боярина молодого.

– И победил?

– Победил ли, не мне судить. Вот Любомир Жданович может свое слово молвить. Он тоже там был и все видел.

– Ишь ты! Скромняга. Оно верно, скромность отроков украшает. Ты скажи, огрел Емельяна по спине или нет?

– Огрел, – не стал спорить Никита.

– А после рожи непотребные корчил и всячески ломался, аки скоморох на площади?

– Рожи не корчил. Бился так, как учен был, – твердо отвечал парень.

– Кем учен? – Боярин чуть-чуть наклонился вперед, но показалось, будто эта громада сейчас обрушится и похоронит под собой и князя, который слушал, не проронив ни слова, и всех прочих.

– Дядькой Гораздом.

– А рожи не корчил?

– Нет.

– А вот Емельян утверждает, что корчил. И дразнился. И Мишка-отрок то подтверждает.

Никита вздохнул. Чего тут возразить? И почему Любомир молчит?

– Из-за чего хоть сцепились-то? – устало произнес дородный боярин.

Парень сжал зубы.

«Спроси своего Емельяна! Пускай расскажет, как честной народ плетью охаживал!»

– Что молчишь? Ответствуй, коль на суд княжий явился!

– Этот боярин молодой, – пискнула Нютка, – плеткой дрался! И конем чуть не стоптал!

Испугалась, зажала рот двумя ладошками.

– Ах вот как?! – загремел великан. Лицо его налилось кровью. – Емельян! Было аль нет? Сказывай!

– Ну… – промямлил Емельян, еще ниже опуская голову.

– В глаза смотри! И сказывай! Было?

– Было…

– Ах ты ж крапивное семя! – Боярин сжал кулаки. – Правда это? Любомир, ответствуй!

– Правда, – кивнул дружинник.

– Почему не воспрепятствовал?

– А не успел! Виноват я, Олекса Ратшич! – Любомир развел руками. – Горяч Емельян не в меру. Верхом вперед вырвался. Я окликнул его, да он не услышал, видать. Что ж мне, прилюдно догонять его было, с коня стаскивать, стращать гневом княжьим и родительским?

– И надо было!

– Тогда виноват. Наказывай меня, Олекса Ратшич, прежде Емельяна.

– И накажу…

– Только я подумал… – осторожно вставил дружинник.

– Что ты подумал? Мудрец, тоже мне!

– Что парнишка этот ловчее меня его проучит. И стократ обиднее. Так и вышло.

– А если бы не вышло? – впервые подал голос князь. – Если бы посек Емельян мальца?

«Какой я тебе малец? – подумал Никита. – Сам-то ты, князь-батюшка, на сколько старше?»

– Я по его ухватке понял, что не справится Емельян. Не обломится покуражиться. Нашла коса на камень.

– Увидел он… – пробурчал боярин Олекса.

– Что ты увидел? – вкрадчиво поинтересовался Иван. – Какую такую ухватку?

– Как прыгнул. Как посох держал, – пояснил Любомир. – Я хорошего бойца сразу вижу. Скольких сам обучал, а до него моим далеко. Как до Киева. Веришь ли, Иван Данилович?

– Верю, – просто ответил князь. – Тебе, Любомир, верю. – Он помолчал, потер подбородок. – Потому определяю приговор мой. Никита не повинен ни в чем. За свою честь вступиться не побоялся. И проучил обидчика, как полагается. Хотя, как по мне, так мало проучил.

– Верно, – кивнул Олекса.

– Дальше… Мишку, огольца, на конюшню отправить. Пускай навоз выгребает, пока ума-разума не наберется. Не защищать боярина ему надо было, а удерживать. Емельяну Олексичу такое наказание определю. На выбор Никиты. Хочет парень, может плеткой Емелю поперек спины вытянуть. Не хочет, пускай боярин ему виру[44] уплатит. Десяти кун, сдается мне, довольно будет.

– Я еще от себя десять добавлю, – виновато опустив глаза, проговорил пожилой боярин. – За то, что вырастил такую орясину.