– Рудольф, не вертитесь, – прервал мои восторги капитан. Впрочем, в его голосе, вопреки всякой логике, не было резкости.

– Есть.

– Знаете что… – продолжил он, слегка поколебавшись, – отдайте штурвал Кристоферу, а сами сходите наверх. Оттуда лучше видно.

– Спасибо, сэр, – я поспешно уступил штурвал одному из своих матросов и, наверное, через минуту уже был на грот-марса-рее.

Отсюда, сверху, стало заметно, что к городу уже подкрадывалась темнота, небо начинало синеть, только на горизонте еще оставалось светлым, со сливочным желтоватым отливом. Заходящее солнце красило паруса в нежно-розовый цвет, а по реке, которая постепенно становилась сине-золотой, шли корабли, и такими маленькими они были рядом с бесконечными контейнеровозами, толпящимися у грузовых причалов, такими гордыми и как-то неприкаянными, что у меня перехватило горло. Их были сотни, но что такое сотня парусников в мировых масштабах? Смысла в них было, наверное, не более, чем во флотилии игрушечных корабликов в весенней луже, но избавься от них – и мир опустеет раз и навсегда.

В этот момент кто-то несильно дернул меня за ногу:

– Слезайте, – за мной послали Лайама, матроса из вахты Джо, говорившего по-английски с таким акцентом, что любой разговор с ним превращался в головоломку, – мы поворачивать хотим.

– Да-да, спасибо.

В самом деле, все остальные корабли уже поворачивали, один я болтался на рее и мешал брасопиться. Пришлось спускаться. Видимо, лицо у меня было задумчивое, потому что Рамсес – на мостике помимо него, капитана и Джо остался только рулевой, остальные матросы убежали брасопить грот – понимающе улыбнулся и спросил:

– Что, проняло?

А Джо с неожиданной злостью бросила:

– А еще спрашивают, зачем нужны исторические парусники. Да вот затем и нужны.

– Вы неправы, Джо, – улыбнулся капитан, – парусники нужны еще и для того, чтобы учить моряков. Многие из моих матросов когда-нибудь станут офицерами на других кораблях. А «Гончая» еще и неплохие деньги приносит. Вставайте к штурвалу, Рудольф. Я вами доволен.

Чем он доволен, интересно? Штурманом, который болтается по всему кораблю, часами сидит на марсовой площадке и тихонько гладит резное дерево, когда его никто не видит?

Через пару дней восторги мои слегка поутихли. Шел девятый час утра, мы медленно ползли по Киль-каналу, и я каким-то образом успел нечеловечески замерзнуть, хотя одет был тепло, а вахта только началась. День обещал быть ясным, но не по-майски холодным, утренний туман никак не развеивался, и ничего интересного вахта не предвещала. Так и оказалось. К восьми склянкам я вывел «Гончую» через шлюз в открытое море, сдал вахту Джо и отправился, наконец, покурить.

Снизу мне показалось, что на баке никого нет, но поднявшись, я увидел капитана. Он стоял рядом с мачтой и сосредоточенно набивал трубку. Я попятился.

– Куда вы, Рудольф? – он меня заметил. – Курите, не стесняйтесь.

– Спасибо.

Честно говоря, я намеревался сесть на палубу, но плюхаться под ноги стоящему капитану показалось мне плохой идеей. Пришлось отойти к самому бушприту и уставиться вдаль. Несмотря на холод, полуденное солнце светило так, что к половине сигареты перед глазами пошли зеленые пятна. Наконец я отвернулся от бушприта и все-таки присел, правда, на планширь. Ветер больше не бил в лицо, и стало теплее. Я закрыл глаза.

– Вы позволите? – капитан неожиданно сел рядом со мной.

Желание вскочить я подавил, но глаза пришлось открыть. На чисто скобленой палубе лежала черная тень. Одна. Моя.

A senefie en sa partie

Sans, et mor senefie mort;

Or l’assemblons, s’aurons