Нет, он не сорвался с катушек, не провозгласил приоритет личного права над окружающей действительностью. Быть может, подвела Веню самая обыкновенная романтика, прекрасная и щедрая на безответственные обещания земного блага. Ведь приблизилась пора его биологического цветения, пора первой романтической любви!..

К концу второго курса он запустил учёбу совершенно. И не столько учёбу, сколько самого себя.

Были к тому и веские причины. Счастье, которое юноша ощутил как реально приближающееся событие по непонятной причине вдруг вспыхнуло, неловко развернулось и прошло стороной. Несостоявшуюся любовь он пережил как тягостное удушливое страдание. Венедикту, неискушённому в житейских неблагодарностях, подобное предательство со стороны собственной судьбы казалось надуманным и неприемлемым. «Зачем нужна такая жизнь, – он мучительно повторял про себя, – если жизнь нового дня не продолжает, но разрушает нажитое накануне?

Тёплая морская волна, едва оплеснувшая тело, схлынула, и холодный порывистый ветер вонзил в мокрую кожу, не успевшую остыть от сладостных ожиданий, тысячи колких ледяных игл.

От всего случившегося, вернее, не случившегося Венедикта парализовало. Парализовало не физически, но интеллектуально – он перестал что-либо понимать. В его ощущениях себя по отношению к окружающему миру наступил тот самый «период размытых смыслов», об одном из которых наш герой беседовал с Альтер эго «пару страниц назад».

Этот первый период самонепонимания пронёсся как слепой вихрь по Венечкиной биографии и закончился довольно бессознательным решением бросить институт, пойти служить в армию и тем «начать» жить сначала. Торопливая молодость редко находит в себе силы задержать бег (или падение) и поразмыслить над собственной судьбой. Падение часто представляется ей взлётом, ведь молодость, как и любовь, доверчива к грёзам и слепа к житейским обстоятельствам.

Кто не испытывал подобных периодов? Смысл бытия внезапно теряет привычную убедительность. Верные предпосылки счастливой жизни рассыпаются, как недостроенный карточный домик, на который «чья-то заботливая рука» вылила сладкий сироп, обещанный «строителю» по завершении дела. В итоге ум выглядит как груда липких игральных карт, не подлежащих ни разбору, ни дальнейшему разумному употреблению.

Человек в годах, горестно вздохнув, с терпением приступает к реставрации своей житейской «карточной колоды». Он знает, что никто ему новые карты взамен испорченных не выдаст, а без них – как жить? У молодости на подобное кропотливое действие никогда не находиться ни желания, ни времени. «Нарисую ещё!» – восклицает она и устремляется дальше, не зная, что рано или поздно «дорожное начальство» потребует плату за «проезд и провоз багажа». Нарисованную подделку оно не примет, но скажет так: «Прежние карточки выданы официально, потрудитесь предъявить!»…

Венедикт стал пропускать занятия в институте и всё более накапливать долги по семинарам и профильным темам. Он понимал, что вязнет в предсессионных нескладушках, но продолжал фолить. По утрам с неким внутренним злорадством Веня прощался с матерью и выходил из дома, но бодрая походка метров через триста расшатывалась и становилась похожа на питейную развалочку никуда не торопящегося заштатного сибарита. Он шёл в кино или садился на электричку и уезжал загород. Бесцельно побродив по очередной лесной просеке, возвращался и, петляя знакомыми переулками, оказывался дома. На вопрос матери «Как дела?» что-то небрежно врал.

Перекусив и прихватив из семейной библиотеки пару томов какого-нибудь симпатичного на вид писателя, Венечка со словами «устал, пойду прогуляюсь» исчезал в сиреневом смоге городского вечера. «Пусть погуляет, – вторила мать, провожая глазами сына, – он у меня молодец – учится!»