Предо мной стоял враг, сарацин, один из тех, кто разрушал Гроб Христа… Но ведь мы были не на поле сражения.

Харчевники имеют право открывать свои заведения с восьми часов утра до восьми вечера, когда предписано гасить в городе огни. Со всей строгостью власти следят за соблюдением постов, посещением богослужений и совершением молитв. За малейшее нарушение предписаний положены пени, плети, тюрьма, отобрание имущества, ослепление, лишение жизни. Трудно жить слабому человеку в таком мире. Все, от базилевса до последнего поденщика, как в оковах. Но что значит наша бренная жизнь в сравнении с вечным спасением и со служением Богу? Нет на земле выше и прекраснее цели! И вот мы несем тяжелое бремя, страдаем, трудимся, проливаем кровь, совершаем опасные путешествия на кораблях, постимся, испытываем всяческие лишения. Только способные на великие и прекрасные подвиги достойны бессмертия.

Солнце склоняется к западу, и вечерняя тишина опускается на город Константина, на его форумы, дворцы и храмы. В окне, разделенном тонкой колонкой, в голубоватой дымке городских испарений видны купола, черепичные крыши, портики, темно-зеленые сады, спускающиеся купами к проливу святого Георгия. Слева, в тихой воде Золотого Рога, стоят критские и италийские корабли, доставившие в Константинополь мед, баранов и мрамор. На набережных, заваленных бочками с соленой рыбой, мехами с вином, глиняными сосудами с оливками, корзинами с плодами, еще бродят праздные гуляки, слышен иногда шум случайной драки или песня пьяного корабельщика, направляющегося в квартал Зевгмы, над воротами которого сияет мраморная статуя Афродиты, последнее прибежище кипрской богини. Там, в грязных лупанарах, люди пьют вино и предаются блуду.

Знаете вы легкомысленную песенку:

Ее здесь распевают хриплыми голосами пьянчужки, венецианские корабельщики, беспутные юнцы. О чем говорят эти люди? О любви? Нет, о похоти. Называют имена женщин, сравнивают их продажные прелести.

– Зоя стоит того, чтобы за нее заплатить десять милиарисиев.

– А иверийка Тамар?

– Тамар слишком худощава.

– Если ты предпочитаешь полных, сходи к другой Зое, на улице Дельфина.

Не посещайте этих мест, юноши, если не хотите запятнать себя грехом.

Меса, главная улица города, тянется от ипподрома, мимо форумов Константина и Феодосия, а возле площади Быка и форума Аркадия разделяется на два пути. Один идет к Студийскому монастырю, а оттуда к Золотым Воротам, другой – к церкви святых Апостолов, к Влахернам. У Буколеонского дворца лавки, в которых продают благовония, свечи, переписанные в тиши монастырей книги и женские украшения, полны покупателей. Наступает вечер. Около бань Зевксипа уже зажгли светильники в «доме света», где торгуют шелковыми материями и где огонь горит до полуночи. Дворцы и хижины построены по соседству. Обращенные окнами во внутренние дворы, они выставляют на улицы глухие стены. Термы, портики, кипарисы, монастыри в мрачных оградах, церкви, форумы, триумфальные колонны и квадриги, библиотеки, все сокровища древнего мира, собранные за циклопической кладкой городских стен и башен, делают город похожим на Рим.

А на полках стоят любимые книги, утешающие мою душу, – «Геопоника» и сочинения Феофана Нонна, «Жития святых» одноименного мне Метафраста, «Хроника» Георгия Амартола, украшенный драгоценными камнями Дионисий Ареопагит, стиль которого столь радует человеческое сердце, и божественный поэт Иоанн Дамаскин, и Прокопий Кессарийский, написавший жизнеописание величайшего из императоров, и многие другие. И я, Ираклий Метафраст, сын Маврикия, друнгарий ромейского флота, патриций и друг базилевса, рожденный в хижине и возвеличенный до дворцов, осмеливаюсь писать среди этих прекрасных и возвышенных книг о том, что случилось мне видеть и слышать в страшные и гибельные годы.