– Я живу с вами, – ответил Чирик очевидную вещь, – Вы мои друзья. Вообще у нас нет понятия церкви. Пророк повсюду. Он все видит и все знает. Нам не нужны специальные здания, чтобы молится ему. Да и вообще молиться ему не надо, я не так выразился. Нужно просто верить в него и ждать его прихода.

– А он же скоро придет, да? – спросил Раз-Два.

– Да.

– И что будет?

– Родится ребенок. Спаситель.

– Типа Иисус?

– Одно из его воплощений.

– Чушь! – рявкнул опьяневший Сергеич, – Полный бред. С эпидемии не родилось ни одного ребенка, который прожил бы больше года. Ни здесь, ни во всем мире, я уверен. Болезнь. Это все она. Кого-то она убила, превратив в ходоков, а остальных сделала ущербными, бесплодными. Не будет никаких детей и уж тем более спасителей. Люди вымрут и все. Останутся только ходоки, они сожрут друг друга и тоже вымрут. Думать о будущем глупо, его нет. Надо думать, как выжить. Сейчас это главное. А то, что втираешь здесь ты, – он указал пальцем на Чирика, – и остальные сектанты – это полная хрень. Сказка, чтобы не было так страшно жить.

Чирик снисходительно улыбнулся, как в споре с маленьким ребенком.

– Теперешний мир, – сказал он, – не место для детей. Пророк это видит и не пускает их сюда, чтобы оградить от опасностей. Первым ребенком после эпидемии станет новый Спаситель. Но до этого должна состоятся великая битва. Праведники победят или принесут себя в жертву. Мертвецы перестанут оживать и очистившиеся люди построят новый мир.

– Победят или принесут себя в жертву, – задумчиво повторил Раз-Два, – Что-то эта неопределенность мне не особо нравится. Или… или…

Сергеич побагровел и поднялся с места, от выпитого у него развязался язык. Все здесь знали причину его негодования. До эпидемии у него была жена, с которой они мечтали завести детей, но у них никак не получалось. Долгожданный первенец появился, когда обоим супругам было под сорок. Сергеич постоянно носил с собой потрепанную фотографию малыша, иногда показывая товарищам. Смешной пухлощекий карапуз в цветастом детском костюмчике сидел на руках у матери, полноватой темноволосой женщины. И сейчас Сергеич достал из нагрудного кармана рубашки плотный бумажный прямоугольник. Сунул под нос Чирику, который даже глазом не моргнул. Старая фотография могла бы показаться никому не нужным мусором в эпоху цифровых технологий, предшествовавшую эпидемии, но сейчас становилась чуть ли не священной реликвией, свидетелем даже не другого времени, а другого мира.

– Вот! – с трудом сдерживая ярость, прошипел Сергеич, – Вот во что я верю! Вот мои пророки и спасители! Больше никто! И не смей убеждать меня в чем-то еще!

Он замолчал. Грузно и устало опустился обратно на место. Стул под ним скрипнул.

– Я ни в чем и не убеждал, – тихо сказал Чирик, опустив глаза.

В комнате повисла тишина. Только трещали дрова в печке, да снаружи барабанил дождь по жестяному карнизу.

– Простите, мужики, – снова заговорил Сергеич, пряча фотографию обратно в карман – Пришел тут к вам в гости, наорал…

– Ничего, – за всех ответил Кувалда, – Ничего страшного…

Другие согласились, закивали. Абрам ободряюще хлопнул Сергеича по плечу. Чирик виновато улыбнулся. Все знали, что женщины и ребенка на фото уже давно нет в живых. Они умерли от болезни с разницей в несколько дней. Их тела, как и трупы тысяч других горожан, нашли покой в погребальных кострах, которые пылали вокруг Новополоцка в первый год, когда по улицам ходили санитарные отряды, когда старая жизнь еще не осталась в прошлом окончательно. Сергеича связывало с ней именно это фото, как якорь, не позволяющий окончательно потеряться в бушующем шторме настоящего. Больше у него не осталось ничего и никого.