Ми́рдо спорил с ним, но у Цибе́рия были доказательства развращенности многих учеников. И большинством голосов было принято решение развязать астроному руки и дать ему возможность составить свой список. В него вошли все те, кто, по мнению старика, вызывал большие сомнения, и если бы Хи́лес находился на Са́лксе, то его имя было бы одним из первых. С поддержкой ри́хта Са́йленского и мэ́йсы Гиз все это стало возможным. Ви́львин почел угодить Ферте, склонившись на ее сторону. Впрочем, она смотрела на него с опаской и выпяченным пренебрежением.

«А если он все вспомнит? – думалось ей. – Что будет тогда?..» Повестку Цибе́рия сменила новость о «Северной Пирэ́лле», и противостояние ри́хта Фи́тбутского низверглось в тот же миг. Гиз, посетовав о гибели своих прибрежников, рассказала о том, какой озадаченной была Бирви́нгия, переступившая шарбу́тский порог. Но на вопрос королевы о причинах скорого отплытия, увы, не дала никаких ответов. Старожилы са́лкских теплиц припомнили о послании плодотворице, врученном мальчишкой а́мисандовых башен. Приметили, что адресатом являлась А́ския, но сути письма никак не знали. Повсюду творилось бог весть что. Ами́йцы и их охота на изумрудного Гива́ла, о которой Вессанэ́сс ничего не знала, апаки́йский клинок, потерянный Кэ́мбисом при побеге, что принадлежал самой королеве, и королевский сводник, позабывший о многих вещах.

Теперь, стоя на песчаном побережье, Вессанэ́сс не успевала вытирать платком слезы. Гул рога возвестил помеченных о готовности занять места в шлюпках, а потом и на самой барже. Матери дрогнули, отцы окаменели, все то, что изводилось эмпи́ером много лет – семейная привязанность, как и любовь к своим детям, – все кануло с пришедшим зовом. Добровольцы с тяжестью в ногах двинулись к причалу…

– Я мог помыслить о многом, – сказал Би́лту. – Но как все это могло обойти мои уши и глаза.

– Невозможно уследить за всем, – ответила Альфе́нта. – Рэ́хо возвестил о сборе дани, вот на что был направлен твой взор.

Бухта Ру́рх казалась пустынной, за исключением «Чармэ́ллы», убаюканной в темных водах. То была лунная ночь, холодящая крепкие зирда́нские персты. Би́лту всматривался в контуры корабля, опустевшего уже как две ночи назад, подмечая хитрость его саби́та[19], проведшего судно через Терновый венец.

– Не приложу ума, как они обошли подводные скалы, – сказал он. – Но понимаю, почему они выбрали этот путь.

Альфе́нта, коснувшись его плеча, вздохнула.

– Все это ради единственного шанса быть незамеченными Пе́стовым сыном, тобой, – сказала она. – В тот момент, когда твои глаза провожают великую дань.

– Если бы я только мог почувствовать это, – продолжил Би́лту, – этот берег залился бы кровью.

– Не сомневаюсь, – ответила Альфе́нта. – Но за кровью Пе́стовых наемников пролилась бы и твоя кровь.

– Сколько их было? – спросил зи́рданец, переступая с ноги на ногу.

– Два десятка по́рвулов под предводительством воителя Ге́рфа, – ответила Альфе́нта. – Помнишь Цэтру? Мстительную гадину, когда-то претендующую на звание саби́тки, и мою «Га́рпинэю».

Би́лту кивнул.

– Она не пережила это плаванье, – усмехнулась зи́рданка. – В питейном зале Адримэ́ об этом привольно спел голосистый бард. А наутро его нашли обезглавленным в стоках пещеры Би́рст.

– И о чем еще он пел? – спросил Би́лту, потупив взгляд.

– О том, как в лапах Ге́рфа молилась Сависти́н, – словно пропела зи́рданка. – О гатуи́лких кхалкхи́, плетущихся за ним. О голове Гива́ла для Пе́стовых забав. Про то, что правды мало на зи́рдовских устах.

Би́лту столбенел от злости, представляя, как Сависти́н тащат по этому каменному берегу, сквозь лес Кро́бо, как она отчаянно пытается вырваться и произносит его имя.