Когда мы приехали в Муром, деда в живых уже не застали. Висела на стене большая фотография – копна вьющихся волос, улыбающиеся черные глаза и роскошные усы, лихо закрученные на концах стрелками. Как у художника Дали, которого в те времена еще не знала.

Стоял на постаменте сделанный им нарядный дом размером с тумбочку. Ряд окон, входная дверь… Оказалось, что окна не окна, а выдвижные ящики для ложек, ножей и вилок. Открываешь окошко и берешь, что тебе нужно… Мы, дети, а нас трое, – каждый раз вставали в очередь накрывать на стол.

В квартире – большущей комнате – у бабушки свой закуток с кроватью и настоящим, окованным железными полосками, сундуком. Дверной проем в закуток украшен нарядными занавесками. На остальном пространстве комнаты жила семья ее старшего сына, маминого брата: дядя Андрей, его жена Соня, дочь Валя и сын Юрий.

Нас приютили на минутку, пока не снимем жилье. Мы с Валей – одногодки – тут же подружились. Вместе ходили в одну школу, всегда ждали друг друга после уроков. Особенно зимой – так весело было вместе проехаться со свистом на портфелях по длинной-длинной пологой горе – нашей улице Плеханова. Начиналась она первым солидным каменным домом когда-то училища, заканчивалась вторым солидным каменным в три этажа. Жилым домом при декстриновом заводе. Между ними одноэтажные домики в садах. Впрочем, и весь старинный городок Муром в садах, если не считать центра со знаменитой водонапорной башней и несколькими кварталами кирпичных – от двух- до пятиэтажных – домов.

Среди серых частных домиков то тут, то там возвышались церкви. Почти все облупленные, хоть и с крестами. Поблизости от нашего дома, на крутом берегу Оки, был некогда монастырь. Во время моего детства, конечно, заброшенный. В зимней – низенькой церкви что-то складывали. Она почему-то особенно привлекала внимание. Даже на взгляд казалась теплой и уютной в зелени разросшихся ясеней и берез. Рядом возвышалась летняя церковь, с дивными росписями внутри, как видно теперь. В советское время в ней размещалась школа вождения автомобилей. Посреди пустого пространства на возвышении стоял грузовик и ученики газовали на месте, час за часом покрывая росписи черной копотью. Эти две церкви на горе, да завалившиеся старинные памятники и были нашим любимым местом игр.

И в этом доме мне не удалось пожить долго. Быстро закончилась «минутка» нашего житья у бабушки. Отец бегал по городу – искал жилье. И вдруг жизнь просто взорвалась, хотя в доме наступила всеобщая тишина. Все – и бабушка, и тетя Соня с дядей Андреем старались куда-то уйти из дома. Мы, дети, не понимали, что происходит… Мои мама и папа днем лежат на кроватях напротив друг друга. Что уж совсем невероятно… Мама спрашивает – ты останешься со мной, Томка? Мне не очень понятен вопрос, да и о чем тут спрашивать? Конечно, мама! Со страстной верой, что иначе не может быть.

Потом папа спрашивает – ты пойдешь со мной, Томка? Конечно, пойду! С такой же страстной верой.

Я в тревоге и страхе. Что происходит?..

Не помню, как долго это тянулось. Чем жила между этими двумя вопросами – тоже не помню. Но кончается все тем, что исчезает мама. Папа собирает наши одежки, и мы, держась за руки, уходим неизвестно куда. Как оказалось – папа снял комнату у бабы Груши, в другом конце города. Баба мне сразу понравилась, особенно ее имя – Груша. Она и была похожа на грушу.

Целый год мы с отцом жили дружно-предружно. Он меня встречал вечером из школы, жарил самые вкусные в мире «коклеты», и мы читали всякие замечательные книжки. В своем шахтерском, невеселом и бедном, городке Енакиево он, похоже, читал мало и теперь вместе со мною переживал приключения, путешествия и ребячьи истории с тем же воодушевлением, что и я. Потому читаю старательно, «с выражением». Даже хорошо, что тогда не было телевидения! Иначе мы никогда бы не узнали друг друга так близко.