КЕРЕНСКИЙ. Прошу присяжных заседателей удалиться на совещание для определения вердикта.

[21]

– Присяжные удалились в угол аудитории и там, немного пошептавшись, вынесли вердикт:

«Невиновна!»

Кажется, три-четыре человека, включая меня, встретили это объявление сдержанными поздравительными аплодисментами.

«Керенский» не знал (не знала), что ему делать, и поспешил(а) объявить о том, что заседание закончено, таким образом опустив официальное оглашение приговора. Никто, впрочем, даже и не подал виду.

Участники суда разбрелись по аудитории, с удовольствием выдохнув от напряжения эксперимента, улыбаясь и переговариваясь.

«Я так и знал, что у нас не получится достоверно следовать всем нормам судоговорения, – заметил Альберт. – Неизбежно возникают сомнения в реалистичности такого суда».

«Тю! – откликнулся Кошт. – То есть то, что Керенский, Милюков и Розанов судили Кшесинскую – здесь у тебя сомнений в реалистичности не возникает? Это, по-твоему, высокий реализм? Странный ты человек, Фёдор». «Фёдором», видимо, стало имя Штейнбреннера, которое Марк всё склонял так и сяк, и наконец уж полностью переиначил на русский лад. Ну да, от «Фрэдди» до «Фреди» и от «Фреди» до «Фёдора» уже совсем недалеко.

«Вы молодцы, – объявил я, и разговоры стихли. – Всё было достоверно, реалистично, со знанием дела, с погружением в материал. Марк – очень грамотно: про Петроградский трубочный завод, про то, что взрыватели были “узким местом” снарядного снабжения, я, например, и сам не знал, вернее, не держал в голове. Правда, уж больно хорош вышел этот ваш Гучков, не чета настоящему…»

«За сто лет он мог и поумнеть, Андрей Михалыч», – отозвался Кошт.

«Может быть, – согласился я. – Сбивание генеральского адъютанта на “старорежимные” формы речи, на “ваши высокопревосходительства” вместо “граждане” – тоже своего рода находка. Ада – отлично. Альфред, то есть господин Милюков, – выше всяких похвал!»

«Всё же это была неравная борьба, Андрей Михайлович, – заметила мне Ада со сдержанной улыбкой. – У вас с Альфредом разные весовые категории».

Я шутливо поднял обе ладони вверх, соглашаясь:

«Может быть, может быть, хотя мне не показалось это лёгкой победой, я боролся изо всех сил! “Матильду Феликсовну” тоже хочу похвалить… Постойте, а где же Марта?»

Марта стояла у окна, и плечи её, кажется, подрагивали. Лиза первая бросилась к ней и развернула девушку к нам. Так и есть: наша «маленькая К.» уже не удерживалась, слёзы текли по её щекам ручьём.

Лиза принялась тормошить нашу героиню, успокаивать её, говоря, как она блестяще справилась, как всем понравилась сегодня и какая она умница. Мы окружили их полукругом.

«Ох, Марта, мне так жаль! – покаянно признался я. – Я не знал, что вас это может так захватить. Простите нас!»

«А не надо было так вовлекаться и принимать эксперимент так близко к сердцу, – прокомментировала Ада прохладнее, чем мне бы хотелось. – Андрей Михайлович ведь предупреждал».

Марта помотала головой:

«Нет, нет, всё в порядке. Спасибо… Я не ждала, что моя жизнь будет вытащена на улицу и перед всеми развешана, словно постельное бельё! – вдруг воскликнула она со слезами в голосе. – Как больно…»

«Да ведь не твоя жизнь, Марфуша, – загудел Кошт. – Не твоя! Ты что это, всерьёз, про твою жизнь? Гляди, так и в больничку попасть можно!»

«Ты не понимаешь, Марк, – ответила ему Марта. – Когда своя жизнь – бесцветная, а тут – такая яркая вспышка, то свою собственную забываешь. Да и ну её совсем… Нет-нет, не думайте, всё со мной хорошо, – поторопилась она успокоить нас. – Сейчас я проплачусь, дайте мне просто время. Письмо жаль! – она встретилась со мной глазами и вдруг улыбнулась мне сквозь слёзы: – Андрей Владимирович, правда?»