– Вы абсолютно правы! – подтвердил Андрей Михайлович. – Дело в том, что седьмого апреля до конца месяца оставалось ровно двадцать три дня, даже если считать субботы и воскресенья. Вычитая из двадцати трёх двадцать, получим три дня, которых только-только хватило бы на обработку текста. Староста поэтому предложила изучать Александру Фёдоровну по остаточному принципу, при наличии времени. Я нашёл нужным поставить это на голосование, и большинство группы поддержало предложение, кажется, только девушки воздержались. Сама Настя не участвовала в этот момент в обсуждении, поэтому не могла отстоять своего закреплённого места в расписании, а у меня тоже не было возможности и даже морального права сопротивляться, ведь, строго формально, в их предложении оставить государыню «на самый последок» имелось разумное зерно.

– Кажется, Настю… Анастасию Николаевну, то есть, ваша группа не очень любила? – осторожно предположил я. – Иначе бы ведь они нашли возможность потесниться?

– Возможно, – согласился собеседник. – Анастасия Николаевна, во-первых, ничего у них не преподавала, да и вообще, её замена моих занятий стала, кажется, её первым педагогическим опытом в вузе. Во-вторых, они ей, пожалуй, завидовали…

– Завидовали?

– Ну а как же? Девушка старше их всего только на четыре года, а кого-то и всего только на три, но двумя академическими ступенями выше.

– Позвольте, как же на три? Если они были на четвёртом курсе бакалавриата, а она на втором году аспирантуры… – принялся я высчитывать.

– Да очень просто: Марк пришёл в вуз после армии, – пояснил историк. – Ада была старше брата на год, а училась с ним в одной группе потому, что ей пришлось пропустить год в школе по серьёзной болезни почек. Что-то болезненное выдавало даже её лицо, если присмотреться к нему: некое превозмогание себя… А Альфред, например, на третьем курсе брал годичный академический отпуск.

– Тоже по болезни?

– Нет, представьте себе: он самостоятельно вступил в переписку с одним немецким фондом – имени Роберта Боша, кажется, – стал его стипендиатом и выиграл годичное бесплатное обучение в Германии в некоем колледже или семинарии, что-то, связанное с исторической юриспруденцией или, наоборот, с правовыми аспектами истории. Это, как он пояснял, является для него важной фазой его научного роста.

– Какой целеустремлённый молодой человек… то есть, виноват, дяденька! – поразился я.

– Вот-вот! – подхватил историк. – Этим двум «дяденькам» Настя казалась, наверное, их ровесницей, незаслуженно вставшей за лекторскую кафедру.

– Вы позволите ещё вопрос? Коль скоро ваша группа перестала вас слушать и начала «самоуправляться», вы, значит, отказались от того, чтобы быть их учителем, и остались только кем-то вроде старшего товарища?

– Совершенно верно, – подтвердил Могилёв, – да я ведь уже говорил об этом. Вас, похоже, берёт сомнение по поводу того, насколько уместно педагогу в отношении студента становиться только более опытным другом? Это справедливое сомнение! Но тут и обстоятельства были особыми: речь шла о студентах четвёртого курса в самом конце их последнего семестра в вузе. Большинство из них вовсе не собирались ни в какую магистратуру – никто, кроме Штейнбреннера да, быть может, Ивана Сухарева. Потом, они по сути и перестали быть студентами, как только мы вовлекли их в этот проект! Они стали участниками лаборатории, которыми я уже не мог произвольно распоряжаться, повелевая одно – делать, а другое – отбрасывать. Верней, мог бы, но при такой моей манере руководства их интерес к проекту сразу бы сошёл на нет, они тогда разбежались бы под разными благовидными предлогами, наше начинание мирно скончалось бы естественным путём – и мне пришлось бы кусать локти. Наконец, вы не всё знаете…