– Аллах акбар…

Призыв к молитве на острове рождался усилиями мужчины, вернее, двоих мужчин: Омара Абдулрауфа и Абази Рашида. Будучи соперниками, каждый из них восхвалял собственные выдающиеся вокальные данные, не желая признавать талантов другого. Пате пока сопротивлялся укороченной и вылинявшей версии азана, придуманной в суровых краях Саудовской Аравии и повсеместно заменившей тот богатый и благозвучный напев, на который способен голос.

– Ash-hadu an-la ilaha illa llah…

Мухиддин спустился по широким ступеням, пока в ушах звенели отрывистые призывы Омара Абдулрауфа:

– As-salatu Khayrun Minan-nawm…

Обдумывая, не стоит ли предложить состав из меда, гвоздики и имбиря муэдзину, чей тоскливый фальцет напоминал песни китов во время брачных игр, Мухиддин торопливо пересек внутренний дворик, приставил ладонь козырьком ко лбу, чтобы заслониться от яркого солнца, и принялся ждать.

Три минуты.

Вот оно.

За смотрящим на север домом послышались шаги, а спустя несколько минут детский голосок начал нараспев произносить:

– Kereng’ende… mavuvu na kereng’ende…

Kereng’ende? Сезон стрекоз? Мухиддин задумчиво пригладил бороду и перевел взгляд на небо. Приближались ливни. В воздухе стояла влажность, облака висели высоко, а огромные косяки рыбы плыли от нерестилищ. Появились новые течения.

Мухиддин повернулся в сторону океана.

Плеск!

Ребенок залился смехом.

Мужчина еще какое-то время постоял, прислушиваясь, затем пригладил усы, побрел к кухне на нижнем этаже, поставил на огонь чайник и выложил мед балуа и печенье махамри на ржавый круглый поднос, на котором когда-то были изображены котята. После этого налил в большую кружку горячее молоко, добавил чайную ложку масалы и представил, как было бы чудесно, если бы на вечернем дау с Ламу привезли долгожданный хлеб – мката ва мофа. Откуда-то с моря снова донесся смех ребенка, девочки. Радость в ее голосе заставила улыбнуться и Мухиддина. Этот смех предназначался ему и был их общим секретом. Секретом, который можно было разделить с помощью взгляда, брошенного с балкона. Секретом, который родился в тот момент, когда немолодой мужчина стал свидетелем танца, сокрытого от глаз всего остального мира. Секретом, который отражался в самой легкой улыбке Мухиддина или в сиянии глаз незаконнорожденного ребенка. До того как девочка заметила его, она имела обыкновение резвиться на мелководье и громко напевать детскую песенку:

Незамеченный, Мухиддин слушал. Иногда он видел, как девочка просто бродила по пляжу, приближаясь к выброшенным веткам, к мертвым угрям, птицам или рыбам, к пластиковым пакетам, к хоккейной клюшке, к голове куклы, к голубой игрушечной черепахе. Однажды она обнаружила наблюдателя, стоявшего на балконе сразу после рассвета, и принялась напевать уже тише, однако утренний бриз все равно доносил слова:

Мухиддин видел девочку и раньше, до того как ее рассветные приключения стали частью его жизни. Первая встреча состоялась тогда, когда Юсуф Юма, рыбак, приволок на пристань огромное – размером с небольшого человека – рассеченное, истекающее жиром чешуйчатое существо с четырьмя плавниками, похожими на рудиментарные конечности. Тут же набежали зеваки, а бывалые моряки принялись обсуждать находку, припоминая, что однажды подобное чудовище уже обнаруживали в здешних водах. Девочка тоже явилась посмотреть. Она пробралась между взрослыми и наклонилась к существу, когда пришел Мухиддин. Он совершал вечерний променад, вначале оповестив всех о своем прибытии стуком стальных набоек на башмаках, а потом и заявлением: