Как и велел Айзек, мы соблюдали все меры конспирации – кепки, очки и прочее. Кларки Кенты на минималках, так сказать. Правда, вездесущие папарацци нас всё равно каким-то образом обнаружили, так что уже к вечеру новостные и фан-сайты пестрели нашими снимками. Ничего криминального, но Айзек всё равно был недоволен – он вечно трясся за мою безопасность. Пару раз в турах он порывался приставлять ко мне амбала-охранника, но я упиралась, как могла. Убегать от журналистов мне нравилось больше, чем наблюдать за тем, как человек-гора раскидывает их, словно кегли. Да и потом – без охранника шансов остаться незамеченной было куда больше.

После дня, наполненного весельем, и ночи, полной любви, Итан улетел обратно в Лондон – готовиться к очередным съёмкам. Времени на грусть у меня не осталось – тур официально начался.

Концерт в Ливерпуле прошёл прекрасно. Как и два других – в Йорке и Сандерленде. Всё было, как обычно – приезд, заселение, несколько интервью, автограф-сессия, фото для журналов, саунд-чек и, собственно, сам концерт. Мы проходили это тысячу раз, так что все действия были отлажены до автоматизма. Парни настраивали инструменты, я таскала по сцене стойку для микрофона. За что любила работу солиста – таскать тяжести мне не приходилось. Всё на них, всё на парнях. Красота.

Но в один день наш локомотив под названием «гастроли» решил, что больно гладко у нас всё проходит, поэтому не помешало бы ему сойти с рельс. Проснувшись утром в номере очередной гостиницы, я поняла, что мне жопа. Самая натуральная. Если проще – я заболела.

Мы были в Престоне, приехали с небольшим запасом, и я собиралась с чистой совестью прогулять все эти дни. Но организм решил иначе. Открыв глаза, я почувствовала себя так, словно меня сбил поезд – поломанной куклой. В носу свербело, хотя насморка не было, в голове вместо мозга была вата, но самое ужасное – дико болело горло. Так, что мне даже глотать было больно. И температура – я не меряла её, но чётко понимала, что она не попадает в категорию «36,6».

Очень хотелось умереть, желательно – безболезненно. Но я не могла себе этого позволить. Поэтому, кое-как нашарив телефон, набрала смс Айзеку. Айзек – мой рыцарь, он меня спасёт.

Парень вошёл в мой номер через пару минут, которые показались мне вечностью. Должно быть, открывшаяся ему картина была далёкой от приятной – маленькая девчонка со спутанными волосами, дрожащая под одеялом в позе эмбриона.

– Кайл?

Дэвис присел на край кровати и, коснувшись моего лба, нахмурился:

– Да ты горишь. А руки, наоборот, холодные.

– Только не говори никому, – шепнула я хрипло.

Мой тон брюнету явно не понравился. Его глаза потемнели, хотя казалось, что это просто невозможно. Проведя рукой по моему дрожащему плечу, он максимально спокойным тоном, который, я уверена, дался ему нелегко, сказал:

– Кайл. Быстро говори, что случилось, пока я не начал на тебя орать. Что болит?

– Горло, – пришлось мне признаться, – Мне кажется, я простыла.

Следующие пару минут Айзек шипел на меня разгневанной гадюкой. Он припоминал мне всё – и прогулки без шарфа (в плюс двадцать пять, ага, конечно), и съеденное мороженое. Ну, съела я его, и что дальше?! Мне было жарко! Теперь мне тоже было жарко. Но уже по другому поводу.

У Дэвиса на такой случай с собой всегда была аптечка, где он хранил все нужные микстурки и вонючие мази. И всё это, без малейших сожалений, было влито и вмазано в меня. Клянусь – в моём друге умер садист!

Обычно в таких случаях мне становилось легче уже к утру. Но не в тот раз. Даже к обеду я не почувствовала себя лучше. Чувствовала себя вялой тряпочкой, капризничала и хотела кого-нибудь убить. Горло будто дикие кошки драли, поэтому я старалась не говорить. Но вызывать врача я упорно отказывалась. Даже ребята-музыканты, которые заходили меня проведать, начинали нервничать.