Жужжание становится таким громким, что я почти чувствую, как вибрирует от него все вокруг, и тут наконец понимаю: что-то здесь не так.

Я поднимаю взгляд туда, откуда исходит звук, и крик застревает у меня в горле. С ветвей огромной араукарии свисает скрюченное тело – ноги босые, мертвенно-бледные. Я смотрю, как труп слегка раскачивается на ветру. Рой мух кружит над тем, что, видимо, было когда-то стариком. Мошкара налетает и садится, потом снова налетает и садится, облепляя труп.

Я перевожу взгляд на полог листвы и замечаю еще одно тело – молодой женщины. Ее руки и ноги оплетены ветвями, глаза выпучены.

Я уже видела такое. Господи спаси, я уже такое видела…

Я видела, как вот такие же деревья в мгновение ока вырастают из земли, и легко могу представить, как они хватают людей на улице и высасывают из них жизнь, словно анаконды.

Легче от этого не становится.

Я снова сгибаюсь пополам: меня одолевают рвотные позывы. Но в желудке уже ничего не осталось.

Я вспоминаю, как все мы, горожане, стояли на дороге в ожидании Жнеца, с руками, полными подарков, призванных умилостивить его. Потом вижу перед собой его лицо, когда он приказал убить меня. Только потому, что я привлекла его внимание.

Вот какой ответ мы получили на свой страх и на свою щедрость.

Вспышка гнева на миг заглушает боль и ужас.

Никто из нас этого не заслужил. Ну, может быть, парочка самых мерзких моих клиентов заслужила, но все остальные – нет.

Я отрываюсь от дерева и иду дальше. Теперь я уже вижу и деревья, и колючие кустарники, пробившиеся сквозь трещины на улицах Лагуны. На каждом из них – зажатые в ловушке ветвей скрюченные тела.

На улице никого, кроме меня. Людей больше нет, их место заняли мухи – и еще полудикие собаки, рвущие зубами тела, что висят пониже.

Я не свожу глаз с этих растений, словно они в любой момент могут схватить меня и раздавить. Пока что этого не происходит, и я чертовски надеюсь, что и дальше удача мне не изменит.

До «Раскрашенного ангела», приткнувшегося между таверной и игорным залом, я добираюсь в полном одиночестве. Ни одной живой души мне так и не встретилось.

Я прохожу под деревянной вывеской, изображающей голого ангела-женщину с крыльями, едва прикрывающими сиськи и прочие места, и проскальзываю в тот единственный дом, который знаю уже полдесятка лет. Дверь за мной захлопывается, звук эхом разносится по всему зданию.

В большой гостиной я застываю как вкопанная.

Обычно в это время дня девушки отдыхают на диванах, украшенных драгоценными камнями, которыми заставлена вся комната. Бывает, что и в полдень заглядывает какой-нибудь посетитель, но обычно, если не отсыпаемся после ночной работы, мы валяемся на диванах, пьем кофе или чай, играем в труко[3], сплетничаем, поем песни, делаем друг другу прически и еще всякое разное.

Сегодня бордель тих, как могила. И неудивительно. Три огромных колючих куста растут посреди комнаты, и в них… Лучано, Бьянка и Клаудия.

Все они решили остаться в городе: не хотели расставаться с той жизнью, к которой привыкли. И вот теперь их нет, и все их надежды и мечты ушли вместе с ними.

Горло у меня судорожно сжимается. Я отчаянно стараюсь сохранить самообладание и всей душой надеюсь, что хотя бы те женщины, которые бежали до прихода всадника, живы и в безопасности.

С трудом передвигая ноги, я прохожу мимо тел бывших соседок.

– Эй?.. – окликаю я, но уже знаю: никого здесь нет. Голод никого не оставляет в живых.

Я кое-как ковыляю на кухню. Хочется только одного: спать, но губы у меня потрескались, и горло саднит от обезвоживания. Порывшись в шкафчиках, нахожу несколько кусочков фруктов, уже отживших свой век, немного черствого хлеба и твердую корочку сыра. Вот и все, что осталось от обычно солидных кухонных запасов. Холодильник распахнут настежь, его полки пусты, и кладовка, где висели колбасы и мешки с зерном, очищена.