– Разве я сказал, что ты можешь уйти, Ана? – окликает Голод резким голосом.

Я замираю на месте. После этого хамского замечания во мне опять слегка разгорается потухший было огонь.

Я оглядываюсь на всадника через плечо.

– Не будь жестоким.

– Мне не быть жестоким? – переспрашивает он, повышая голос. – Ты не знаешь, что такое жестокость. Пока не переживешь то, что я пережил. Твой род отлично научил меня жестокости.

Всадник говорит это прямо при мужчине с девушкой, ожидающих в прихожей с тревогой на лицах.

– А теперь, – командует он, и его глаза становятся жесткими, – вернись и встань подле меня. Сейчас же.

Стиснув зубы, я гляжу на него в упор. Во мне кипят страх и гнев. Неохотно я возвращаюсь, не сводя с него свирепого взгляда. Он отвечает мне тем же.

Все это время пожилой мужчина с девушкой стоят в сторонке, наблюдая за моей перепалкой с Голодом, но вот Жнец откидывается на спинку кресла и обводит их надменным взглядом.

– Ну? – произносит он. – Если у вас есть что сказать мне, говорите.

Они делают несколько неуверенных шажков вперед.

– Мой господин… – начинает мужчина, склоняя голову перед всадником.

Голод хмурится.

– Я не вижу у тебя в руках никаких даров. Тогда зачем ты здесь?

Ну конечно, этот урод считает, что человек должен подходить к нему только в том случае, если может что-то предложить.

Я снова смотрю на всадника, на его яркие прищуренные глаза, на то, как он сидит в кресле, словно король.

Он опьянен вином, властью и местью.

Пожилой мужчина словно съеживается, прежде чем набраться храбрости. Он кладет руку на плечо своей юной спутницы и подталкивает ее вперед.

Мой взгляд задерживается на его руке.

Мужчина откашливается.

– Я подумал, может быть… вы, всадник, пожелаете…

Он снова откашливается, словно не может подобрать подходящих слов.

Молчание затягивается.

– Ну? – поторапливает Голод. – Чего я желаю, по-твоему?

Опять долгое молчание.

– Моя дочь, – говорит наконец мужчина, – будет вашей, если хотите.

Дочь! Это слово звенит у меня в ушах.

Нам с Элоа было легко прийти к Жнецу. Я была секс-работницей, а Элоа – мадам, которая поставляла мне клиентов. Но предлагать свою дочь какому-то одержимому местью чужаку? От этой мысли у меня холодеет в животе.

Глаза Голода встречаются с моими, и он смотрит так, будто говорит: «Видишь? Все время одно и то же, мне уже надоело».

– Люди ужасно предсказуемы, не так ли? – говорит он.

Теперь-то я понимаю, что это наверняка происходит всякий раз. В одном городе за другим всадник открывает двери людям, которые приносят ему дары. Для бедной семьи женское тело может оказаться самым ценным, что они в силах предложить.

Меня это не должно коробить: я же сама расплачивалась этой валютой целых пять лет.

Но сейчас меня от этого тошнит.

Глаза Голода скользят по моему лицу, оценивая мою реакцию, а затем всадник вновь лениво переводит взгляд на мужчину.

– Значит, ты все-таки пришел ко мне не с пустыми руками.

Мужчина качает головой. Девушка вздрагивает; она явно боится всадника.

– Тут и смотреть-то не на что, – замечает Голод, окидывая ее взглядом. – Слишком низкорослая, и кожа у нее плохая.

Потому что она еще подросток! – хочется крикнуть мне. Неважно, что я сама была подростком, когда начала спать с незнакомцами. Это не значит, что я должна желать такой жизни кому-то еще.

– И зубы у нее… – кривится всадник.

С зубами, да и вообще с внешностью, у девушки все в порядке, но это неважно. У Голода одна цель – задеть побольнее.

Как у тех растений, которые он убивает, у Голода есть свои времена года. Иногда он светлый и радостный, как весна. А иногда, как сейчас, жестокий и холодный, как зима.