Я никогда не бывала внутри дома мэра, что даже как-то странно: ведь он-то бывал во мне много-много раз.

Мой взгляд скользит повсюду: от изящных фарфоровых ваз с засохшими цветами до люстры из граненого стекла. В гостиной висит огромная картина, изображающая Антонио с семьей. Картину явно заказывали несколько лет назад: дети с тех пор уже успели подрасти.

Прямо под картиной, держа на коленях косу, сидит всадник.

У меня перехватывает дыхание. Меня вновь, как в первый раз, поражает его внешность: волнистые волосы, сверкающие зеленые глаза. Он весь словно высечен из камня: далекий, недосягаемый.

Я пытаюсь как-то примирить это впечатление с самым первым воспоминанием о нем.

Шея – кровавое месиво с торчащими сухожилиями. Лицо и голова в грязи и крови, волосы прилипли к щекам…

– Так, что это у нас тут?

Голос у него как медовое вино, и это возвращает меня в реальность.

Я смотрю, смотрю, смотрю, не отрываясь. Мой острый как бритва язык отказывается мне служить.

Пока мы с Элоа молчим, взгляд Голода буравит меня насквозь. Дойдя до глаз, он останавливается ненадолго, но видно, что всадник меня не узнает.

Не узнает.

Вся вина, весь стыд, все то, что я держала в себе годами… а он меня даже не вспомнил.

Я стараюсь не выдать горького разочарования. За пять лет работы на Элоа я ни разу не упомянула, что уже встречалась со Жнецом. Я согласилась на этот ее нелепый план только потому, что у меня с этим всадником осталось кое-что незаконченное.

К сожалению, финал зависит от того, вспомнит ли меня всадник.

Элоа делает шаг вперед.

– Я пришла к тебе с подарком, – вкрадчиво произносит мадам.

Всадник смотрит куда-то между нами, на лице у него выражение скуки.

– И где же он? У тебя в руках ничего нет.

Элоа смотрит на меня – знак, что я должна что-то сказать. Обычно я достаточно уверена в себе, а когда смелости недостает, выезжаю на притворстве. Но сейчас мне хочется только одного: провалиться сквозь землю.

Ты меня не помнишь? – едва не вырывается у меня.

Мы с ним – словно неоконченный разговор, висящий в воздухе.

– Подарок – это я, – говорю я вместо этого, возвращаясь к плану Б.

– Ты? – Он приподнимает брови, кривя рот в насмешливой улыбке. Его взгляд снова скользит по мне. – И что же мне прикажешь с тобой делать?

– Может быть, я сумею отогреть твое ледяное сердце.

Ну вот, острый язык все-таки дал о себе знать.

Теперь Жнец, кажется, почти заинтригован. Он берет косу в руку и встает.

Голод подходит ко мне. Каблуки его сапог щелкают по полу.

– Что там хоть под этой краской? – говорит он, подойдя вплотную. – Корова? Свинья?

Щеки у меня вспыхивают. Давно уже меня не бросало в жар от унижения. Только теперь я замечаю, сколько людей в этой комнате: не только Голод и Элоа, но еще и полдюжины стражников, – и все они это наблюдают.

Всадник усмехается.

– Думала, мне нужно твое тело? Да?

Голос у него жестокий.

Да. Именно так.

– Жалкое создание, – продолжает Голод, пристально разглядывая меня. – Ты что, ничего не слышала обо мне? Мне ни к чему твоя гнилая плоть. – Сверкнув глазами, он переводит взгляд с меня на Элоа. – Для вас обеих было бы лучше, если бы вы не пытались привлечь мое внимание.

Я чувствую перемену атмосферы в комнате и вспоминаю, как уволокли за дом семью мэра меньше часа назад. И теперь я вдруг с тревогой замечаю: подношения-то все здесь, сложены в ряд у ближайшей стены, а вот людей, которые их принесли, нигде не видно.

Мы ступили в опасные воды.

Стоящая рядом Элоа сохраняет невозмутимый вид.

– Ты когда-нибудь спал со смертной? – спрашивает она. Эта женщина ни в каких обстоятельствах не теряет деловой хватки.