Я объезжаю плачущего мужчину стороной, только рукой ему машу, а он смотрит на меня вытаращенными глазами. Еще месяц назад я, может, и остановилась бы поговорить, убедиться, что с ним все в порядке. Месяц назад во мне было чуть больше сострадания и чуть меньше жажды мести.

Тропа, по которой я еду, сворачивает в глубь страны, и трупы, мимо которых я проезжаю, кажутся все более… свежими. Вот тогда я понимаю, что почти настигла Голода. С тех пор как меня изрезали ножами, прошло около месяца. Не могу представить, что в голове всадника с тех пор осталась хоть тень воспоминания обо мне.

Стоит мне подумать об этом, как мой гнев разгорается с новой силой. Он-то меня, может, и забыл – уже дважды, – а вот мне никак не избавиться от тех ужасов, которые он творит. Раны до сих пор ноют, не говоря уже о другой боли, не физической. Той, о которой я не смогла бы забыть, даже если бы попыталась.

В Куритибе я наконец настигаю всадника: это становится понятно, когда ветер доносит до меня стоны.

Я останавливаю велосипед и смотрю на городской пейзаж. Мне уже приходилось видеть небоскребы прежде, но никогда в таком количестве, да еще и так близко друг к другу.

Творения рук человеческих.

Иногда люди с тоской в голосе вспоминают о том, какой была жизнь до прихода всадников. Прошлое в этих рассказах похоже на сон, в который чаще всего невозможно поверить. Но бывают моменты, подобные этому, когда я не могу оторвать взгляд от невероятных свидетельств того, что возможности человека могли когда-то соперничать с могуществом самого Бога.

Только подойдя ближе, я замечаю, как обветшали эти небоскребы. Многие напоминают змей во время линьки: внешняя отделка наполовину облупилась. Вьющиеся растения, похоже, пустили корни прямо в их остове, отчего дома кажутся древними, хотя это и не так.

Всего-то четверть века прошла с тех пор, как пришли всадники, а город выглядит тысячелетним.

Чей-то стон заставляет меня оторвать взгляд от строений.

В трех метрах от меня – молодая женщина в ловушке спутанных ветвей, усыпанных гроздьями ярких ягод. Шею ее обвивает толстая лоза, но не настолько туго, чтобы задушить… пока, во всяком случае.

Я соскакиваю с велосипеда и хватаю один из ножей, которые взяла с собой. Подбегаю к растению и принимаюсь обрубать ветки. Они тут же сжимаются вокруг женщины, и она начинает задыхаться. Глаза у нее слегка выпучиваются – то ли из-за страха, то ли от удушья. Я отчаянно кромсаю дерево, пытаясь добраться до его пленницы. Вдруг растение сдавливает женщину со страшной силой. Я слышу жуткий треск. Веки у пленницы трепещут, и свет в ее глазах гаснет.

– Нет! – сдавленно выкрикиваю я. Бросаю нож и пячусь, не сводя глаз с растения. От чудовищного зрелища холодеет в животе. Это все, что я вижу перед собой в течение многих недель.

Шок от вида смертей уже прошел, и за гранью ужаса осталось лишь одно.

Ярость.

Она переполняет меня. Так, что дышать трудно.

Я снова сажусь на велосипед и качу по умирающим улицам Куритибы. Лотки уличных торговцев опрокинуты безжалостными растениями, а в некоторых районах, там, где было когда-то много пешеходов, на улицах выросли целые леса, сквозь которые к дороге никак не пробиться. Как и в большинстве других городов, по которым я проезжала, растения здесь, похоже, заглатывали людей в считаные минуты.

Зачем Жнецу поганить землю этими растениями, если он намерен убить людей прежде, чем те успеют умереть от голода?

Ему нравится смотреть, как они умирают, – проносится у меня в голове. Я словно вижу перед собой его жестокое лицо. Ему нравится смотреть, как сама земля выдавливает из нас жизнь.