Он бессмысленно озирался, хватал ртом воздух и тут же с отвращением отплевывался, словно надеясь выкашлять то, что увидел мгновение назад. Слизь и шипы – это мерзкое сочетание на черных «веревках», которые свешивались, наверное, с неба. Уж если такое скрывалось под облаками, то над ними, вероятно, находилось что-то еще более страшное.

– Для легких они безвредны, – спешно уверил Митрий, слегка усмехнувшись, и тут же погрустнел: – Но для всего мира…

Грязные «веревки» вновь мелькнули перед глазами, всего на мгновение, но на Рехи в очередной раз обрушилось ощущение гадливости, словно побывал в слюнявой пасти, а то и в желудке ящера. Еще один страх в копилку омерзения: лишь бы больше никогда не узреть эту картину, этот потаенный облик мироздания.

– Линии мира не всегда красивы. Особенно когда кто-то добирается до них, калечит и разрывает, – вздохнул Митрий. Очевидно, он не мог ничего исправить. Так зачем вообще показывал? Хватало и других потрясений!

донесся уже привычным отзвуком голос, поселившийся в сознании.

«Корни зла… да, приятель, ты, к ящерам трехногим, ужасно прав, похоже, очень похоже», – говорил с самим собой Рехи, постепенно справляясь с приступом трясучки.

– Ну и зачем все это было? – храбрился он, отмахиваясь от навязчивого присутствия посторонних и потусторонних сущностей вокруг. Что, если живые существа тоже состояли из этих сплетений? Гадко, ужасно гадко – это чувство отвлекало от преследовавшего голода. Теперь каждую трапезу вспоминались бы эти линии.

– «Зачем?» – казалось, Проводника заинтересовал простенький вопрос. – Ты должен быть готов к встрече.

Ответ ничего не объяснял, Рехи все еще колотил озноб, отзывавшийся новой болью в ране на боку. Действие чудесной тряпицы прекратилось. Не существовало чудес.

– Я тебе ничего не должен. И никому!

Собственный голос срывался в неприветливый рык. Да и для чего вежливость? Проводник явно не собирался как следует помогать, а всякие полумеры и рассуждения никого не спасали.

– Что ж… Тогда просто послушай…

Митрий прошелся вокруг камня, заложив руки за спину, стряхивая с крыльев земной прах, но от того золото оперения не засияло ярче. Да и к лучшему. Рехи и так опасливо щурился, вспоминая, какой яркий свет исходил от Проводника при первой встрече.

– Опять! Я только что такого наслушался! – воскликнул Рехи, мрачно добавляя: – Есть теперь не смогу.

– Сможешь, – отмахнулся Митрий. – Твой голод верней сознания. Но только ли телесный? Ты ведь слышишь, как кто-то пробуждается в тебе, кто-то ждет своего часа. Голос в голове. Голод прошлого.

Рехи насторожился. Он слышал, конечно, он слышал, с рокового урагана расшифровал посторонний шум на периферии сознания. Что-то неопознанное сопровождало его всю жизнь: скрывалось в тенях глубоких пещер или поблескивало на острых когтях кровожадных ящеров; что-то неотступно следовало за ним, точно осколки чужой памяти. Другой бы сошел с ума, но Рехи просто не привык задумываться о чем-то сложнее еды и множества опасностей, подстерегавших в пустыне. Голос не мешал охотиться – и хватит с него внимания.

– Пусть ждет – не дождется.

– Посмотри на круг, – продолжил Митрий, отчего Рехи только больше закипел. Хотелось уже двинуться дальше, гордо пройти мимо, но рисунки на песке мерцали синим свечением, образуя неразборчивые узоры. Что-то подсказывало, что в них скрыт ответ.

Рехи не любил головоломки. Помнится, Здоровяк отлично придумывал затейливые загадки, построенные на иносказаниях. Вот так сидел в шатре в кругу их маленькой стаи да морочил всем головы. Лойэ обычно хлопала глазами, но временами отгадывала. Рехи в боях отличался смекалкой, умел направить свой небольшой отряд, но скрытых смыслов и символов никогда не понимал. Поэтому Здоровяк, басисто смеясь, вечно ставил самопровозглашенного вожака в глупую ситуацию на этих сборищах любителей отгадывать простые вещи, запрятанные под сложным саркофагом. Как линии мира… Не думать бы о них, лишь бы не думать о них! Лучше воспоминания.