Слова вылетели из ее уст с незнакомой интонацией. Мне захотелось ее обнять.

– Можете переночевать в нашем сарае для сена, – сказала она. – В обмен на то, что мужик твой поможет моему вывезти навоз.

Армуд тут же согласился. Крестьянка угостила нас кашей с молоком в своей кухне, и я, упершись руками в край стола, чувствовала, как рожь и молоко укладывались у меня в животе – меня стало клонить в сон. В комнатке за кухней виднелась кровать, такая уютная. Крестьянка поймала мой взгляд.

– Ты смотришь на вышивку на подзоре? Она сделана Бритой Рудольфи из Дельсбу, – пояснила она. – Подумать только, овдоветь такой молодой, да с четырьмя малышами! Но она справляется, Брита. И ой-ой, какая красавица!

Я не обратила внимание на вышитые цветы, но они были прекрасны, как снежинки в норвежских горах. Как бы мне хотелось научиться так вышивать!

Голоса крестьянки и Армуда звучали, как отдаленный плеск волн, когда он рассказывал о воспоминаниях детства и своих странствиях до самой Дании. Описывал затяжной шторм в 1875 году, когда его дядя был моряком на баркасе Идале со стройными мачтами. Помогая себе руками, он описывал порывы ветра и обломки, выброшенные морем на берег, повествовал, как дяде удалось выбраться на остров, но он чуть не замерз там насмерть, пока его обнаружили и спасли почти сутки спустя. Я услышала, как крестьянка охнула.

– У нас тоже был свой Идале – пароход, – сказала она. – Совсем неподалеку отсюда сел он на мель, в Варпене, до того берега можно добраться пешком, если иметь хорошие ноги. И совсем не шторм был, когда он сел на мель, а распрекрасная погода. Тринадцать детей утянул с собой на дно. Это были ученики школы для глухих – счастье для них, что они не слышали криков друг друга.

Одна история следовала за другой. Время шло, а к делу так и не переходили. Армуд рассказал, как видел издалека землетрясение в Хагамарка, унесшее с собой в норвежскую глину больше ста крестьянских домов – людей, скотину, все.

– Остался лишь гигантский кратер.

Бездомные, нищие – те, кто выжил. У него это прозвучало так, словно поэтому нам пришлось бежать. Наконец он перешел к делу.

– Конечно же, есть заброшенные торпы, – ответила хозяйка. – Надо только знать, где искать. Но смотрите, чтобы вас пустили на хороших условиях. Еще не хватало, чтобы вас использовали.

Она позвала из хлева своего мужа, а он точно знал, куда нам следует направить стопы. В двух-трех часах пути отсюда в березовой роще стоит торп, за которым никто не присматривает с тех пор, как семейство упаковало вещи и отправилось в Америку.

– У них там случился неурожай несколько лет подряд, и вот уже двадцать лет от них ни слуху, ни духу, – сказал крестьянин, наливая Армоду чарку.

Он говорил напевно, как жена.

– В ту ночь, как они уехали, пропала касса у торговца в лавке возле усадьбы Рисланд, которому я продаю клевер и сыр. Так что та семья точно не вернется, можете быть уверены. Спросите у Нильссона в Рэвбакке, он наверняка может предложить вам разумную цену, чтобы купить или арендовать. Передавай от меня привет, мы с ним троюродные. Он живет на полпути между этим торпом и деревней, надо свернуть с дороги у круглого камня с острым краем.

Домик в двух часах ходьбы за разумную цену. Эта мысль согрела меня не хуже, чем каша. В тот вечер, заснув на мягком сене, я почувствовала, как все тело распрямилось. В словах, говорившихся здесь, звучала чужая мелодия, но сено было привычным, как дома. Мое тело и тело Армуда прекрасно понимали друг друга, говорили на одном диалекте.

На следующее утро я проснулась, почувствовав на лице твои пухленькие ручки, Руар. Ты тыкал меня в висок соломинкой, глаза под взлохмаченной челкой были полны ожиданий. Все тело у меня стало мягким и легким, когда мы пошли, следуя описанию дороги, данному крестьянином: сперва на юг, потом вдоль изгибов реки Глёссбуон на юго-восток, пока речка не сделает резкий внезапный поворот. Там мы напились речной воды и тоже свернули, долго искали, ноги болели, но несли нас вперед. Мы шли домой, только не знали, куда. Путь, по словам нашего советчика, занимавший два часа, обернулся четырьмя – дорога всегда получается длиннее, когда не знаешь тропинок, коротких путей и переправ.