– Дай бутылку, – попросил я Сару.

Подняв ее над головой, я сделал внушительный глоток. И снова услыхал за спиной шипение.

– Что за люди! – пожаловался я Саре. – Чего им от нас надо?

– Ума не приложу.

Я опять стал глядеть кино про бродяг с автоприцепами. Один из них толкал речь. Остальные внимали.

– …бывало, просыпаюсь – не пойму, где я. Одеваюсь, выхожу, ищу машину – нет. И черт ее знает, куда подевалась. Иной раз часами искал…

– Это правильно, – сказал я Саре. – Со мной такое тыщу раз случалось.

Сзади опять зашикали.

– …я не вылезал из вытрезвителей. Деньги терял. Зубы мне высаживали. В общем – совсем пропащий был человек. И еще мой кореш-собутыльник Майк погиб в автоаварии.

Сара ткнула меня в бок.

– А теперь я в полном порядке. Сплю прекрасно. Начинаю чувствовать себя полезным членом общества. И Господь мне дороже этой дьявольской пьянки.

На глазах у него выступили слезы.

Сара опять меня пихнула.

А парень на экране продекламировал стишок:

Он поклонился, и все зааплодировали.

Потом завела речь женщина. Она пристрастилась к выпивке на вечеринках. Оттуда все пошло. Стала пить в одиночку. Цветы на окнах завяли, потому что она перестала их поливать. В потасовке с дочкой пырнула ее столовым ножом. Муж тоже запил. Потерял работу. Не вылезал из дома. И они пили вместе. Однажды она села в машину и уехала, взяв с собой чемодан с вещами и кредитные карточки. Пила в мотелях. Пила, курила и смотрела телик. Она любила водочку. Раз ночью прикорнула с сигаретой, и постель загорелась. Приехали пожарные. Она лежала в драбадан пьяная, в одной ночной рубашке. Кто-то из пожарных ущипнул ее за ягодицу. Она засмущалась, прыгнула в машину как была, в дезабилье, прихватив только сумочку. Ехала и ехала как заведенная. К полудню следующего дня очутилась на пересечении Бродвея и Четвертой улицы. Резина стерлась, и она ехала на ободах, оставляя на асфальте колеи. Ее остановил полицейский. Загребли в изолятор. Шли дни. Никто не приходил ее навестить – ни дочь, ни муж. Она была совсем одинока. И вот однажды она сидит с воспитателем, и тот ее спрашивает: «Зачем же ты так упорно губишь себя?» – а она глядит на него и видит: на нее смотрит не воспитатель, а сам Спаситель. Вот и все…

– А как она догадалась, что это Спаситель? – громко спросил я.

– Что там за тип? – послышался в ответ чей-то голос.

Бутылка моя на тот момент опустела. Я откупорил новую.

Тут третий персонаж завел свою историю. Костер все горел и горел. Хотя никто не подбрасывал в него поленьев. И никто эту компанию не беспокоил. Закончив рассказ, третий исповедующийся полез в прицеп и вытянул оттуда дорогущую гитару.

Я отхлебнул и передал бутылку Саре.

Парень подтянул колки и запел. Вполне правильно, поставленным голосом.

Пошла панорама: камера выхватывала то одно лицо, то другое. Все были зачарованы музыкой; кое-кто плакал, другие блаженно улыбались. Наконец песня кончилась, раздались жаркие сердечные аплодисменты.

– В жизни не видывал такой липы, – сказал я Саре.

А кино все не кончалось. Актеры по очереди рассказывали свои истории. На свет божий было извлечено еще несколько дорогих гитар. Потом последовал грандиозный финал. Появилась ударная звезда. Все лица обратились к нему. Наступила пауза. Тут он запел. Песню подхватила женщина. Подтянули другие. Слова, оказалось, всем известны. Вступили гитары. Зазвучал хор надежды и братства. Смолк. Кино кончилось. Зажегся свет. Пэт Селлерс поднялся на сцену. Зал зааплодировал.

Выглядел он ужасно. Лицо мертвое, глаза безжизненные. Он начал говорить.