Примерно так я позже и написал папе.

Начинался ужин. Все устремились к батарейному котлу, где повар разливал уже в протянутые алюминиевые котелки картофельный суп.

Затем под общий одобрительный гул всем было роздано по три блинчика с мясом – подарок труженикам леса от заведующей столовой, привезенный сегодня начальством. Подогретые поваром на костре, горячие и пахучие, они буквально таяли во рту. И ребята, почти не жуя, проглатывали их, до конца как следует даже не прочувствовав их вкуса. Некоторые, желая продлить удовольствие, оставляли третий блинчик, чтобы съесть позже или завтра, бросали его в котелок и уносили в палатку.

Расправившись со вторым блинчиком, я взялся, было, за третий, но остановился. – Какая-то сила удерживала меня от величайшего соблазна отправить его в рот, и этой силой была вдруг возникшая мысль – использовать третий блинчик, как… приманку, на которую можно поймать воришку. Благо, поводов было достаточно.

С некоторых пор в батарее участились случи мелких краж. У кого-то стащили кусок хлеба; Веню Горшкова как-то навещала его мать, эвакуированная с сыном из Севастополя в Чкалов, – привезенными ему гостинцами еще до того, как мы уехали в лес, тоже кто-то поживился.

Я интуитивно чувствовал, что ко всем этим неблаговидным делам имеет отношение мой лобастый «друг» Курдюкин и два его дружка – Митя Дроздов и Паша Макаренко. Но доказательств у меня не было, и я ни с кем не делился своими подозрениями.

И вот сейчас решил пожертвовать блинчиком, чтобы, наконец, выявить воришку. Ополоснув котелок, я у всех на виду положил в него нетронутый блинчик и пошел в палатку; взяв в своем вещмешке огрызок химического карандаша и маленький перочинный ножичек в виде каблучка – его мне подарила в свой последний приезд к нам Рита, – я направился в ближайшие кусты и там, развернув блинчик, настрогал в него карандашную пыль; затем сложил его и, вернувшись в палатку, поставил котелок с приманкой у изголовья рядом со своим вещмешком, небрежно, лишь наполовину, прикрыв котелок крышкой. Теперь оставалось только ждать и гадать, кто же попадется в расставленную ловушку. Сидя с ребятами неподалеку на спиленном дереве, я искоса поглядывал за входом в палатку, видел, как Курдюкин и его дружки заходили туда, но проверив, убедился, что блинчик они не трогали.

Утром глянул в котелок – наживка была на месте. «Неужели зря испортил блинчик?» – подумал я с огорчением.

Я вышел из палатки и, как обычно, после пробежки полчаса занимался гимнастикой и отработкой приемов борьбы. А когда вернулся, первое, что бросилось в глаза, – открытый котелок, крышка валялась рядом.

«Эврика! – мысленно воскликнул я. – Попался голубчик!». Я сразу глянул в угол, где спали Курдюкин и его дружки, но никаких признаков, что отличился кто-то из них, я не отметил; все трое лежали с закрытыми глазами, у всех лица чистые, как у новорожденных. Я окинул взглядом лица других, но чернильных следов ни на одном из них не обнаружил.

«Кто-то взял блинчик, но съесть его не успел, – понял я. – Ладно, подождем».

Я сложил свое одеяло, взял полотенце и вышел из палатки.

Повар уже разжег костер и готовил завтрак; в конце поляны разминался комбат. «Надо рассказать ему про блинчик», – подумал я и подошел к лейтенанту.

– Хм, ну что ж, посмотрим, кто попадется в ваши сети», – сощурив в полуулыбке единственный глаз, сказал комбат, выслушав меня.

Вскоре несколькими ударами в висевшую на суку снарядную гильзу дневальный известил о подъеме. Жмурясь после сна от яркого света, ежась от утренней бодрящей прохлады, ребята лениво выходили из палатки и бежали по утренней росе в дальние кусты, а затем тянулись к прикрепленному на дереве единственному умывальнику.