– Vamos[10], – отрывисто зовет она.

Женщина тут же начинает шагать прочь, и я увязываюсь следом, прохожу сквозь завешенный сеткой вход в comedor. Моя рука автоматически берет предложенную кружку кофе, тело послушно устраивается на шаткой скамейке. Приходится ухватиться за стол, чтобы не упасть. Женщина садится напротив и кладет ладони на потрескавшуюся деревянную столешницу между нами. Руки ее исчерчены шрамами.

Столовая у них… причудливая. Здесь три длинных стола, за которыми могут разместиться человек, наверное, тридцать (если сидеть вплотную), но сейчас никого нет, кроме нас. Стены из кирпича, но примерно на уровне талии они попросту обрываются, уступая место зеленой сетке. Вместо пола – утоптанная земля, крыша из листового металла. У меня чувство, будто мы не в помещении. Две рыжие обезьяны сидят на низко свисающей лиане прямо за сеткой и сверлят меня взглядом. Коко и Фаустино.

Я смотрю на кофе, обнимаю пальцами горячую старую пластиковую кружку. Я не пью кофе. От него все атомы тела начинают дребезжать. Но я вцепляюсь в эту кружку, будто от этого зависит моя жизнь, – потому что знаю: так и есть. Я знаю этот запах. Запах чего-то нормального среди всего этого безумия.

– ¿Hablas español?[11]

Голос у женщины низкий, словно она подстраивает его для другого собеседника, которого я не вижу. Наверное, ей за тридцать. Может, даже ближе к сорока.

Я кривлюсь, делаю рукой жест «так себе».

– Más o menos[12].

Она кивает.

– Entonces mi nombre es Mila[13]. – Затем начинает говорить по-английски с сильным акцентом: – Я и наш ветеринар Агустино начальники заповедника. Кажется, ты с ним уже познакомилась?

Быстро киваю.

– Мы заботимся о диких животных, которых пытались нелегально продать. Monos, aves, chanchos, tapires, gatos[14]…

– Gatos? – перебиваю я.

Кошки? Интересно, собаками тоже нелегально торгуют? Это меня немного ободряет. Я люблю собак. Но забыла, как по-испански «собака», а оглядываясь вокруг, вижу только обезьян. У некоторых сотрудников на плечах яркие птицы. Я вздрагиваю, заметив мальчика, шею которого обвил кто-то вроде детеныша анаконды.

– Sí. У нас шестнадцать кошек. Ягуары, оцелоты. И пумы.

Тупо пялюсь на Милу. Понятно. Значит, не домашние.

– У меня есть пума, с которой можешь поработать ты.

– Пума?!

Она кивает.

– Но, если согласна, ты должна остаться здесь на месяц. Чтобы работать с пумой, нужен минимум месяц, – она колеблется, пристально разглядывая меня. Я нервно тереблю воротник и смотрю на ее покрытые шрамами руки. – Если нет, можешь пробыть меньше. Две недели. Работать с птицами, обезьянами.

Однако после слова «пума» я почти ничего не воспринимаю.

Если честно, я смутно представляю себе, какие они. Думаю, большие, дикие и сильные. Несмотря на жару, предплечья у меня покрываются гусиной кожей. Пятнышки на радужке строгих глаз Милы напоминают переливы «тигрового глаза». Мне кажется, таким, как я, не стоит доверять работу с большими, дикими и сильными животными. У меня дрожат колени. Может, просто собрать вещи? Может, подождать на обочине автобус или вызвать такси? А отсюда получится вызвать такси?

Взгляд Милы проходит по мне будто граблями.

– Эту пуму зовут Вайра.

Я сильно сжимаю ободок кружки. У меня не получается выдавить из себя ни звука, и кажется, сейчас Мила встанет. Она поняла: «Видимо, эта девушка нам не подходит».

В отчаянии я оглядываюсь по сторонам. Взгляд падает на обезьян. Разве я могу подойти для такого? Безбородая обезьяна, та, что сидела на моей койке, сжимает в кулаке Тот Самый Лифчик. Ее волосатые пальчики крепко держат лямки. Я открываю и закрываю рот. Вот ведь вор! Он с хитрым видом подносит трофей к носу и с долгим, глубоким вдохом втягивает запах, а потом сует добычу Коко, который искоса посматривал на товарища. Фаустино кряхтит, заставляя Коко взять Тот Самый Лифчик. «Подельник» взбирается по крыше и запихивает интимный предмет в дыру в стене, а потом с виноватым лицом снова соскальзывает вниз.